Ради того, чтобы набрать денег на оплату своих квартир, пособия нынешним или прежним любовницам, жалованье слугам, подарки, цветы актрисам, исполнявшим роли в его пьесах, и на кое-какие собственные расходы, он обратился к давнему покровителю Иды, Жаку Доманжу, богатому предпринимателю, делом которого была ассенизация, а главным в жизни увлечением – литература и театр. Роскошный ассенизатор согласился дать в долг оказавшемуся в отчаянном положении писателю большую сумму денег при условии, что тот гарантирует возмещение ссуды из своих гонораров. Связанный этим кабальным договором, Александр отныне должен был исписывать ежедневно еще больше страниц и делать это еще быстрее прежнего. Началась бешеная гонка. На рабочем столе росла гора рукописей, планов, всевозможных заметок. Дюма лихорадочно, словно искатель кладов, перескакивал с одного сюжета на другой: новеллы, путевые заметки, новая драма «Алхимик», за которую он взялся в соавторстве с Жераром де Нервалем… – перо его не знало устали.

Тут уместно вспомнить, что за два года до того Александр добился от герцога Орлеанского создания «второго Французского театра» – театра «Ренессанс», в котором должен был идти исключительно романтический репертуар и который возглавил журналист Антенор Жоли. Решено было, что на афише будут чередоваться пьесы Гюго и Дюма – это, несомненно, должно было привлечь публику, с такими авторами зал не будет пустовать. Сезон 1838 года открылся в «Ренессансе» 8 ноября пьесой «Рюи Блаз», и теперь следовало незамедлительно обеспечить на смену драме Виктора неизданную пьесу Александра. Времени было мало. Ида, снова воспылавшая страстью к подмосткам, приставала к любовнику с просьбами написать для нее подходящую роль. Тут к Александру как раз и явился присланный Жераром де Нервалем безвестный соавтор по имени Огюст Маке, двадцати пяти лет от роду, с сочиненной им драмой «Карнавальный вечер». За неимением лучшего Дюма за нее взялся, быстро переписал, сменил название – «Карнавальный вечер» превратился в «Батильду». И вот уже сияющая Ида дебютирует 14 января 1839 года на сцене «Ренессанса» в заглавной роли! Правда, большого успеха не случилось, но и провалом это назвать было нельзя. Как бы то ни было, Александр, обычно проявлявший себя куда более тщеславным, на этот раз вполне удовольствовался тем, что выпало на его долю.

Но почему? Дело в том, что к этому времени у него в голове зародился новый, еще более честолюбивый, чем прежние, замысел: теперь он мечтал взять реванш в «Комеди Франсез», мечтал об успехе, который заставил бы забыть обидную неудачу «Калигулы». Порывшись в своих бумагах, Дюма отыскал пьесу в двух актах, которую ему принесли четыре года назад в надежде, что он сможет что-нибудь из нее сделать. В то время он не нашел в ней ни художественных достоинств, ни признаков коммерческого успеха. Перечитав ее сейчас, изменил мнение. Написано неуклюже, решил он, но есть великолепный материал для неожиданных поворотов сюжета. Главное – хорошо приготовить соус, под которым все это можно подать.

В его изложении сюжет выглядел так: «Молодая девушка не ночует дома, потому что идет на свидание со своим отцом-узником, а назавтра, поскольку она не может признаться в том, где провела ночь, репутация ее погублена…» Беда была в том, что, на его взгляд, сюжет выглядел скорее комическим, чем драматическим, а Французский театр больше всего заинтересован в драме, в которой, по общему мнению, Дюма особенно силен. Ну что ж, мало ли кто в чем заинтересован! Придется заставить вконец заштамповавшихся актеров делать то, что надо ему! И, отказавшись от неистовства и слез, которые принесли ему славу, Александр взялся сочинять легкий и забавный водевиль в пяти актах, «Мадемуазель де Бель-Иль». Прошло несколько дней, и пьеса была готова. 15 января 1839 года автор прочел ее актерам Французского театра, и она была единогласно принята. Для того чтобы придать этому событию большую значительность, Дюма рассказывал повсюду, будто пересказывал Комитету «Мадемуазель де Бель-Иль», когда еще ни одной строчки не было написано. Подобным хвастовством он никого не мог обмануть, однако оно способствовало поддержанию легенды о безмерно талантливом и отчаянно дерзком Дюма.

И сразу же встала трудная и щекотливая проблема распределения ролей. Все молоденькие актрисы, которые могли претендовать на амплуа героини, пришли в волнение. Кому, кому из этих барышень посчастливится заполучить роль, давшую название пьесе, – роль мадемуазель де Бель-Иль?.. Надеялись все, но все и обманулись в ожиданиях, позабыв о том, что во Французском театре опыт и стаж нередко ценились куда выше молодости и свежести. Мадемуазель Марс, несмотря на свои шестьдесят лет, заявила, что вполне способна перевоплотиться в добродетельную и невинную двадцатилетнюю девушку. Даже если ее внешность и не соответствует персонажу, внутренне она полностью с ним сольется. Никто не осмелился ей противоречить, в том числе и Александр, довольный тем, что в его пьесе будет играть такая великая актриса, пусть даже роль совершенно ей не подходит.

Благодаря тому, что дирекция театра выплатила ему две с половиной тысячи франков, Дюма смог частично вернуть долг Жаку Доманжу, капиталисту-ассенизатору, но тот, сославшись на финансовые взаимоотношения с автором, выговорил себе право присутствовать на репетициях и высказывать мнение о тексте пьесы и постановке. И как-то раз, раздраженный постоянным вмешательством в ход репетиций этого неуча, возомнившего себя знатоком, Александр сказал ему: «Господин Доманж, я к вашему товару не прикасаюсь, вот и вы не прикасайтесь к моему!» Заглядывала посмотреть, как актеры работают над пьесой ее бывшего возлюбленного, и Мари Дорваль – вроде бы из чистого любопытства. После одной репетиции она, сердитая и смеющаяся одновременно, воскликнула в присутствии Александра: «Эти подлые авторы никогда не напишут для меня такой роли!»

Наконец настал день решающего испытания: 2 апреля 1839 года. К вечеру вся труппа просто сбилась с ног. Зал был полон нарядными, гомонящими зрителями. Всем не терпелось узнать, как Дюма, признанный сочинитель драм, справился с требованиями комедии. Некоторые даже и не скрывали, что им хотелось бы поглядеть, как он расквасит себе нос: в литературе нельзя безнаказанно сменить жанр! Однако, едва начался спектакль, атмосфера разрядилась. Стремительно развивавшееся действие происходило во времена Людовика XV, и красивые костюмы, всякого свойства недоразумения, неожиданные развязки, остроумные реплики сумели победить даже тех заранее настороженных зрителей, которые твердо решили во что бы то ни стало не получать никакого удовольствия от представления. Пьеса оказалась непристойной – но в меру, ровно настолько, насколько надо! – забавной и непритязательной. Управляющий лаконично записал в своем ежедневном отчете: «Большой успех». Критики не опровергли этого утверждения. Дюма, полагая, будто опустился до Бульваров, на самом деле только поправил свои дела, говорили в редакциях мелких газет: он слишком высоко метил с «Калигулой» и оказался на своем месте, взявшись за «Мадемуазель де Бель-Иль». «Шаривари» на все лады расхваливала Дюма за то, что он решился в течение трех часов развлекать сограждан. Капризный и сварливый Сент-Бев поздравил его с тем, что он покинул свои эмпиреи.

Обласканный со всех сторон Александр посвятил пьесу мадемуазель Марс, чтобы «комедия вернулась к своим истокам». Но его голова уже пылала новыми честолюбивыми помыслами: не следует ли, думал он, воспользовавшись этим ливнем похвал, обратить взгляды к серьезным господам с набережной Конти? Несомненно, теперь он достиг таких вершин славы, что отныне ему самое место среди «бессмертных». И все, что от него требуется, это заблаговременно подготовить путь. «Поговорите же обо мне в „Revue [des Deux Mondes]“, это насчет Академии», – пишет он Бюло, основателю газеты. Его мечта – опередить здесь Виктора Гюго, ведь восхищение отнюдь не исключает соперничества. Больше того – часто восхищение его только подстегивает!

Ида вот уже семь лет как делила жизнь с Александром. Несмотря на то что их союз знал и взлеты, и падения, Дюма не помышлял о том, чтобы прекратить эту связь. До тех пор пока подруга согласна терпеть любовный голод Александра, заставляющий его время от времени устремляться к другим женщинам, он согласен терпеть ее присутствие в его доме. А ведь она не очень-то приятна в обхождении… Графиня Даш, хорошо знавшая Иду, описывает ее так: «Глубоко испорченная, лишенная каких бы то ни было принципов, она никогда не умела сопротивляться ни одной из своих прихотей. Она во все вкладывала страсть. Самой неукротимой из ее страстей была страсть к нарядам. […] Несмотря на то что Ида была большой лакомкой, она могла обходиться без еды ради того, чтобы обзавестись кружевным чепчиком. […] На всем свете она любила только себя и никогда не знала подлинной привязанности к кому бы то ни было. […] Ее любовь бывала яростной, несдержанной, ревнивой. […] Гневливая до бешенства, Ида только и жила, что сценами; она испытывала постоянную потребность в волнениях. […] Властная, она всех себе подчиняла, все должны были перед ней склониться. […] Поскольку ничто не могло ее остановить, кроме ее же новой прихоти, нрав у нее был бесподобно непостоянный».[69] Действительно, именно гордость и желание покрасоваться только и привязывали Иду к Дюма; и именно потребность иметь надежную, пусть и ворчливую союзницу в погоне за почестями и удовольствиями привязывала Дюма к Иде. На самом деле и он, и она до того обожали мишурный блеск, так любили пускать пыль в глаза, что были поистине созданы для того, чтобы, несмотря на бесконечные ссоры и скандалы, все-таки ладить между собой.