Сильные описания, особенно Леопольдово: бывают же на свете проницательные люди, умеющие так объемно и притом немногословно, без реверансов и грубостей, очертить натуру первого встречного собеседника. Можно невольно зауважать герцога Тосканского за его дар психологического испытателя: ведь он наблюдал Павла очень недолгое время, а сумел вытянуть самые значащие сведения как о его характере, так и о характере его будущего царствования. Еще короче и пророчественнее выразился только один из европейских наблюдателей Павла – премудрый Фридрих Прусский, заметивший в 1776 году, когда Павел приезжал в Берлин для знакомства со второй женой: «Слишком важен, заносчив и горяч, [116]чтобы удержаться на престоле народа дикого, варварского и избалованного нежным женским правлением, – он может повторить судьбу своего несчастного отца» ( Фридрих. Т. 6. С. 122).

Из Флоренции граф и графиня Северные последовали в Ливурну, затем в Милан, в Турин и далее путь их лежал во Францию.

Беспокойство о своих письмах, которым граф и графиня Северные поделились с Леопольдом Тосканским, было небессмысленным: и их почта, и письма к ним просматривались прежде чем дойти до адресатов, и в конце концов совершилась история, после которой Павел имел все основания думать, что всякому, кто выказывает к нему преданность, и всякому, о ком он похвально говорит, – суждена неминуемая опала от Екатерины. – Это история бригадира Бибикова и князя Куракина.

Князь Александр Куракин, племянник Никиты Ивановича Панина, был выпрошен у Екатерины в свиту к их высочествам как друг детства и конфидент сегодняшнего дня. За свое сопровождение Павла по Европе Куракин заплатил по возвращении высылкой из Петербурга, хотя не он первый начал, а его приятель – Павел Бибиков. 1-го апреля Бибиков отправил из Петербурга с оказией письмо к Куракину в Европу. Письмо вез его знакомый капитан Гогель, едущий в отпуск за границу. В письме значилось:

«Князь! Прошу вас принять под свое покровительство вручителя сего письма <…>. Я ручаюсь за друга моего честью и головою <…>. Что касается до интересных обстоятельств, здесь происходящих, то я уверен, что друг мой привез вам письма, которые лучше меня изъяснят вам это; все, что я могу сказать, это то, что кругом нас совершаются дурные дела, и кто бы мог быть таким бесчувственным, чтобы смотреть хладнокровно, как отечество страдает. Это было бы очень смешно; но, к несчастию, разрывается сердце, и ясно во всей своей черноте грустное положение всех, сколько нас ни есть, добромыслящих и имеющих еще некоторую энергию. – Дорогой князь, как вы счастливы, что находитесь в отсутствии и можете видеть все эти вещи не иначе, как издалека! Признаюсь вам, как человеку, которому всегда открывал свое сердце, что мне нужна вся моя философия, чтобы не бросить все к черту и не ехать домой садить капусту <…>. – Кривой <Потемкин>, по превосходству над другими, делает мне каверзы и неприятности, а я —. Простите мне это слово; оно свойственно моему костюму; я недаром драгун. – Прощайте, любезный князь, повергните меня к стопам их императорских высочеств и удостоверьте их, что я был бы счастливейшим человеком на земле, если бы мог найти случай не словами, а делом доказать им свою привязанность и преданность к их особам <…>» ( Шумигорский 1892. С. 238–239).

Капитан Гогель вез и другие письма за границу, в том числе от Никиты Ивановича Панина к Павлу. В Риге багаж Гогеля был секретно осмотрен, писем Панина не нашли, с прочих сняли копии. Гогель отправился далее, а копии, в том числе копия письма к Куракину, в Петербург.

Бибикова взяли в крепость. Следствие вел генерал-прокурор Вяземский с начальником Тайной экспедиции Шешковским. Бибиков чистосердечно отвечал на все 47 предложенных вопросов (составляла сама Екатерина) и клялся, что его слова о поисках случая «не словами, а делом доказать свою привязанность и преданность» написаны по одной только французской экспрессии, ибо « привязанность» разумел он самое слово, а не дело;божился, что слова о страждущем отечестве вызваны распоряжением Потемкина о переводе его, Бибикова, полка из Новороссии в Воронеж; просил: что если откроется с его стороны какое-либо тайное умышление на особу государыни императрицы, то пусть его заточат в каменный столб; требовал наконец казнить себя.

Генерал-прокурор Вяземский, не найдя заговора, был разочарован. – «Надобно думать, – спрашивал он Бибикова, – что вы повсеместно болтали с подобными вам молодыми людьми и о правлении и о выходящих законах?» – Но Бибиков в покаянии был незыблем ( Шумигорский 1892. С. 237–245).

Потемкин, получив от Екатерины ответы Бибикова, нашел только одно бешеное место, где Бибиков признавался, что «ежели князь Потемкин не будет в такой силе, как ныне, или прямо сказать, сломит себе голову, то полковая служба придет в лучший порядок». – Потемкин был вспыльчив, но добр и отходчив: «Моего мщения напрасно он страшится, – говорил он Екатерине, – ибо между способностьми, которые мне Бог дал, сей склонности меня вовсе лишил. Я и тово торжества не желаю, чтоб он и прощения у меня публично просил. – Пусть он удовлетворит правосудие познанием Вашей милости, сравнивая суд Ваш с судом бывших Государей» ( Потемкин – Екатерине 15 апреля 1782. С. 719, 149).

26 апреля (7 мая). Граф и графиня Северные находятся на пути в Париж.

28 апреля. Петербург. Полковника Бибикова решено выслать в Астрахань. [117]

7 (18) мая. Париж. Граф и графиня Северные остановились в доме русского посланника во Франции князя Барятинского. Видимо, в тот же день им отданы пришедшие сюда письма из России, в их числе письмо Бибикова Куракину.

9 (21) мая. Париж. Граф и графиня Северные представлены королю Людовику XVI-му и королеве Марии Антуанетте – сестре австрийского императора Иосифа. «Как я счастлив, – говорит в официальном приветствии королю Павел, – имея честь видеть Ваше Величество; в этом состоит главная цель приезда моего во Францию. Императрица, моя родительница, будет завидовать моему счастию, потому что в этом, как и во всем прочем, наши чувства согласны» ( Кобеко. С. 228). Король говорит на ухо русскому послу: «Они прекрасны. Я очарован знакомством с ними и очень их люблю» ( Донесение кн. Барятинского в Петербург// Шумигорский 1892. С. 216). «В тот же день путешественники и их свита обедали у короля, а вечером был концерт у королевы в зале Мира. Весь дворец был иллюминован» ( Кобеко. С. 228).

10 (21) мая. Париж. Князь Куракин пишет ответ полковнику Бибикову, соболезнуя его обидам на Потемкина.

15 (26) мая. Париж. Их высочества – в Comedie Fran aise на представлении. Публика плещет им в ладоши, повторяя свои восторги северным гостям во все время спектакля ( Шумигорский 1892. С. 222).

Около 16 (27) мая. Париж. Их высочества получают из Петербурга письмо от Екатерины, от 25 апреля, с рассказом о Бибикове и его «продерзостных поступках, кои суть пример необузданности, развращающей все обязательства» ( Сб. РИО. Т. 9. С. 115).

17 (28) мая. Париж. Князь Куракин пишет в Петербург, что он не имел никакого единомыслия с полковником Бибиковым.

23 мая (3 июня). Версаль. «Их высочества ездили в оперу <…>. Только что их высочества показались, публика с великим же восхищением паки плескала в ладоши» ( Донесение Барятинского в Петербург// Шумигорский 1892. С. 222).

26 мая (6 июня). Версаль. Королева Мария Антуанетта устраивает праздник в честь графа и графини Северных. – Графиня Северная испытывает новое устройство: в прическу заложены бутылочки с водой, изогнутые вдоль головы и скрытые бриллиантами и цветами – вода все время поддерживала цветы в невянущем виде. – «Это было прелестно: весна на голове среди снегов пудры» ( Оберкирх. Т. 1. С. 260).