* * *
Прошло десять лет с июньской революции, а память о ее несогласованности с правилами престолонаследия никак не выравнивалась из мнения народного. Призрак Петра Третьего бродил по окраинам империи.
Что такое Петр Третий – хорошо видели в Петербурге. В Москве его тоже видели, когда он, будучи наследником, несколько раз сопровождал Елисавету Петровну при ее визитах в первопрестольную. Но чем дальше от столиц, тем меньше было знавших его как царя и человека и тем гуще возрастала молва о незаслуженном отрешении его от престола.
У нашего народа уже полтораста лет, со времен царевича Димитрия и Гришки Отрепьева, [104]повелось считать всякого быстро умершего царя или царского сына не умершим, а живым – то есть чудесно спасшимся из длинных боярских рук, чтобы после явиться к своим подданным – навести порядок и дать волю.
Не было случая, чтобы народу явился самодержец, прославивший свое имя долгим правлением, – никому не приходило в голову, например, называть себя Петром Первым. Зато его самозванные сыновья – воскресшие царевичи Алексеи и Петры – бродили порой в поисках пропитания и удачи по большим дорогам, сея будоражащие слухи и временами заводя по уездам смуты. [105]
Самозванцев ловили и отправляли в каторгу. Смуты гасли, но слухи оставались, и плодились новые цари и царевичи. Их тоже ловили и отправляли.
При Елисавете Петровне погасли и самозванцы – то ли потому, что новое поколение было скромнее предыдущего, то ли потому, что на окраинах позабыли о сыновьях Петра Первого.
Но лишь только погиб третий Петр, весть о его счастливом спасении заполыхала, аки сухая трава от искры, а самозванцы стали расти, яко грибы после дождя.
В 1763-м году в Петербург донесли, будто Петр Третий скрывается у казаков на Яике. Под Уфой изобличили попа и дьячка, служивших благодарственный молебен об избавлении государя от опасностей ( Сивков. С. 96).
В 1764-м слухи продолжали сверкать то там, то тут. Рассказывали, что видели государя под Курском. Скоро государь сам пришел в курские окрестности: он зарабатывал себе пропитание лечением местных мужиков. Его посадили в острог, он сбежал и, укрывшись у своих пациентов, просил их: «Детки, сберегите меня, я де земной ваш бог». Мужики его берегли, но начальство отыскало, и на следствии он признал себя разорившимся армянским купцом Антоном Асланбековым. Его отправили в Нерчинские рудники, но тотчас в Глухове, на Украине, объявился еще один – малоросс Николай Колченко; спьяну, по неведению или от сумасшествия он называл себя наследником Петром Федоровичем ( Сивков. С. 97–98).
В 1765-м в Воронежской губернии государь собрал вокруг себя до трехсот мужиков и, обещав им сократить подати, собрался в поход на Москву. Одновременно Петр Третий пришел в Изюмскую провинцию. – Оба самозванца оказались беглыми солдатами; их отправили в Нерчинск. Изюмский государь и на каторге продолжал называть себя Петром Третьим, за что получал от самых доверчивых почет и подарки ( Соловьев. Кн. XIII. С. 412–413; Сивков. С. 103–107).
В 1766-м в Оренбургской губернии беглый казак разглашал себя сенатским курьером, расследовал жалобы мужиков и показывал им печатный указ с титулом Петра Третьего ( Соловьев. Кн. XIV. С. 19–21).
И это повторялось из года в год. Самозванничали обычно беглые солдаты и казаки. Случались, впрочем, и иного звания люди. В 1773-м году в Оренбурге объявил себя императором пропившийся капитан местного гарнизона. «Хочу, – решил капитан, – сказаться государем Петром Федоровичем <…>, может, иной дурак и поверит» ( Сивков. С. 117–120).
Им верили, ибо заповедано людям ждать своего спасителя.
Так было на окраинах.
По Петербургу гуляли другие сюжеты.
Рассказывали, что, когда в 1767-м году Екатерина приехала в Москву для открытия Комиссии о сочинении, ее саму встречали как-то прохладно, зато если она показывалась на людях вместе с сыном (ему было в то время тринадцать лет), народ ликовал особенно царелюбиво.
Говорили, что судьба императрицы не тверда и что лишь только наследник достигнет совершенного возраста, престол перейдет к нему. «Я не сомневаюсь, – писал один из иностранных послов в Петербурге своему начальству, – все дело подготовлено и условлено ко времени его совершеннолетия, хотя подробности мне неизвестны» ( Брикнер. Ч. 2. С. 195).
Впрочем, время совершеннолетия называлось разное: кто говорил про шестнадцать лет, кто про восемнадцать.
При начатии турецкой войны по гвардии ползли глухие шепоты: ворчали, что война всех разоряет, а между тем за границу перевели денег восемь миллионов, были недовольны надменностью Орловых, хвалили прежних фаворитов покойницы Елисаветы Петровны – Разумовского и Шувалова, рассказывали, что Панин с Орловыми сильно не в ладах. Нечувствительно доходили до главного пункта. Менее знающие спрашивали у более опытных – что, дескать, ныне его высочество, надежда наша, наследник Павел Петрович? как он-то с Орловыми? Опытные толковали: «Ему Никита Иванович преподает обо всем великое познание; а чтоб Орловых принимать хорошо, то ненатурально: они ведь и батюшку его уходили». – Кивали на небесные знамения: «Вот, – говорили, – как Венера-то пройдет, так что-нибудь Бог и сделает; она ведь уж даром не проходит». – Им возражали: «Мщения и ныне ожидать должно, потому что Панина партия превеликая и все что ни есть, – лучшенькие». Думали, как Панину помочь: «Надобно ее с престола свергнуть», «возвести надобно на престол его высочество», – да не знали, как подступиться ( Брикнер. Ч. 2. С. 195–196).
Всех приговорили к смерти. Екатерина помиловала их ссылкой в Камчатку. Через два года они перебьют охрану в Большерецке и уйдут в открытое море, оставив на берегу объявление в Сенат о незаконном отрешении Павла Третьего и присягнув его величеству Павлу Петровичу. Погоня за ними не поспеет, и они навсегда уплывут из России к берегам Японии, Китая и Индии. [106]
Пока судили и отправляли в Камчатку этих, в том же 1768 году, пришел донос из нарвского баталиона: адъютант Опочинин, осьмнадцати лет, рассказывает, что он сын Елисаветы Петровны от англинского короля и намерен перехватить Екатерину по дороге в Царское Село, а Орловых истребить.
Выяснилось: Опочинина одурил корнет Батюшков – между ними были многие разговоры, они жаловались друг другу: что-де государыня тайно венчана с Григорием Орловым, что Орловы с ее согласия хотят убить великого князя наследника, чтобы самим царствовать, что надо ехать в Петербург спасать Россию. Батюшков дал Опочинину лист с присягой: «Аз, нижеименованный, обещаюсь и клянусь всемогущим Богом в том, чтобы быть верну государю всероссийскому императору Павлу Петровичу, а нынешнему правлению быть противну, и за государя нашего не щадить последней капли крови. Если же я сию присягу пренебрегу, донеся, то желаю принять часть с Иудою». – Опочинин подписал присяжный лист пред Евангелием, после чего лист сожгли, пепел ссыпали в рюмку и, размешав его красным вином, выпили поровну с Батюшковым. Давали подписывать и другим. Между тем Опочинин говорил по секрету от Батюшкова: «Великий князь слаб здоровьем, так что, может статься, что и я буду императором, потому что по родству имею право на это» ( Соловьев. Кн. XIV. С. 126–127; Брикнер. Ч. 2. С. 200–201).
Батюшкову и Опочинину суд назначил смертную казнь. Екатерина помиловала Батюшкова в пятилетнюю каторгу и после в ссылку, Опочинина, во уважение к заслугам настоящего отца (генерал-майора), – в Иртышский гарнизон. [107]
Но слухи и ожидания не рассеивались. В 1772-м году, накануне восемнадцатилетия Павла, гвардия опять стала задумываться о будущем державы. Летописец сообщает: «Солдат Исаков рассказывал солдату Жихареву, что великого князя хотят извести. „Не будет ли, – говорили солдаты, – в Петров день перемены, и не будет ли его высочество в лагерь гвардии для принятия престола?“ – Жихарев сказал об этом солдату Карпову, Карпов капралу Оловеникову, Оловеников подпоручику Селехову, которому прямо предложил возвести на престол великого князя Павла Петровича, к чему склонял солдат, во-первых, тем, что их смертно бьют без вины, потом, что великого князя извести хотят, наконец, что Орлов хочет быть императором. Два капрала и Селехов согласились содействовать. Стали подговаривать других, рассуждать, как вывезти великого князя из Царского Села, что сделать с Екатериной: постричь ее или оставить в покое. Оловеников и Селехов думали, что если Павел Петрович не согласится принять престол, то убить его вместе с матерью, а народу сказать, будто Павла умертвила Екатерина, не любя его, и погибла в отмщение; в цари после этого выбрать, кого солдаты захотят. Оловеников мечтал о короне и уже ссорился с товарищами за будущее царство. Оловеников говорил, чтобы быть ему царем, Подгорневу – фельдцейхмейстером, брату его – генерал-прокурором, Карпову – генерал-адъютантом. На это Подгорнев говорил: „Когда тебе можно царем быть, так и я буду“ <…>. Старшему было 22 года» ( Брикнер. Ч. 2. С. 201–202).
