– Боже мой. Я… Норман… ты все же считаешь, что…

– Я думаю, что если этому суждено случиться, то вся наша собственность пойдет с молотка, – звучало это жестоко. – И поэтому я спрашиваю тебя, согласишься ли ты использовать свою собственность таким образом?

– Разумеется, я все сделаю, как будет необходимо, – прошептал Джемми.

– Хорошо. И Генри, и Чарльз, и я – мы все так поступим, хотя все наше вместе взятое и в подметки не годится твоим владениям. Теперь мой второй вопрос: когда отец передавал тебе дела, он не упоминал об одной любопытной облигации, попавшей из Кордовы в Лондон, еще во времена дедушки? Речь идет об одном своеобразном займе.

– Заем? Что за заем?

– Обещание заплатить по требованию предъявителя облигации миллион фунтов стерлингов. Причем закон о сроках давности на этот заем не распространяется.

Джемми побелел. Норман подумал, уж не собирается ли он упасть в обморок? Нет, видимо, пока не собирался. Так он может продолжать давить. Одному Богу известно, когда ему удастся в следующий раз заставить Джемми задуматься о делах.

– Так он тебе ничего не говорил о таком займе?

– Ничего. Никогда. Во всяком случае, я ничего не могу вспомнить…

Нет, это было просто невыносимо! Этого не могло быть! Джемми просто не помнил. Отец не мог ему об этом не сказать. Ведь Джозеф упрямо продолжал верить, что его старший сын заменит его. Не похоже, чтобы. Джемми был не в состоянии удержать в памяти подобную деталь. Но Норман не оставлял попыток.

– Так ты точно не помнишь?

– Нет, не помню. Мне очень жаль, Норман, но я вообще ничего не помню. А что, существует такой заем? У кого эта облигация?

– Мне было сказано, что существует. И она была у Лилы Кэррен, а потом она передала ее своему сыну.

– Майклу? Но как Лила добралась до него?

– Вероятно, ей отдал ее никто иной как Хуан Луис, больше некому. И она держала ее про запас с тех самых пор, как покинула Кордову.

– Да, но я никогда не понимал…

Норман оборвал его.

– Я тоже не знал и не понимал. И мне кажется, нас вот-вот попросят выплатить этот миллион.

Услышав это, Джемми сжался в своем кресле и стал маленький-маленький. Он дрожал, обхватив тело руками и раскачиваясь взад и вперед, как ребенок, у которого болит живот.

Норман отошел к столу и вернулся с бокалом коньяку, который налил из объемистого хрустального графина. Коньяк был изумительный, выдержанный и вполне мог быть украшением коллекции самого взыскательного ценителя.

– Вот, выпей. И возьми себя в руки. Мы еще не умираем, и умирать не собираемся, Джемми.

Джемми взял у него бокал, бормоча слова благодарности. Сначала сделал маленький глоток, а потом одним духом выпил все, что было в бокале.

– Ну как, легче стало?

– Да, немного легче, благодарю. Где эта облигация? Она не у тебя?

– Если бы она была у меня, я бы горя не знал. А она у Кауттса. Сегодня днем я должен быть у них и, вероятно, получу от них официальное уведомление о том, что мы обязаны заплатить им этот миллион.

– Но мы не можем…

Норман наклонился к нему.

– Не смей этого говорить, Джемми. Ты это знаешь, и я это знаю. Но… Не говори такие вещи вслух. Ты об этом не имеешь права даже задумываться. И если когда-нибудь мы встанем перед необходимостью произнести эти слова, если мы действительно окажемся неплатежеспособными – это конец, Джемми. Ты понимаешь меня? – Его брат кивнул. – Хорошо, это очень важно, что ты это понимаешь.

– Ты сказал Генри?

– Да.

– Что он ответил?

– Что он мог ответить? Но с Генри все в порядке. Он покрепче, чем может показаться. Силенок у него не так много, но он выдержит.

– Выходит, все легло на твои плечи, Норман, ведь так? Ты ведь действительно единственный человек, который способен во всем этом разобраться и вытянуть нас за уши. Тебе следовало бы… Я имею в виду, отцу следовало бы…

– Ну, так он же не захотел. Вот, Джемми, отстранись ты от всего этого. А то еще, чего доброго, вытворишь что-нибудь такое, что мы и вовек не расхлебаем. Так что отправляйся лучше домой. В клуб не ходи – стоит им только на тебя посмотреть и это уже сразу вызовет панику. Отправляйся к себе на Гордон-сквер и оставайся там до тех пор, пока не понадобишься. И не отвечай ни на какие телефонные звонки, за исключением моих или Генри. Скажи, что ты приболел. Где Кэролайн, кстати?

– Ее нет в городе. Она осталась в Уэстлэйке.

– Понятно, а твои девочки?

– Они все еще на континенте и пробудут там до конца месяца.

Потом, вспомнив, он поинтересовался: – Ты ничего не слышал от Чарльза?

– В воскресенье вечером он сообщил телеграммой, что прибыл в Кордову. Вот пока и все. Думаю, сегодня к вечеру или завтра он пришлет более подробное послание.

Джемми кивнул, допил коньяк и поднялся.

– Итак, я пойду?

– Да, Джемми. Отправляйся на Гордон-сквер. И подумай еще об этом займе, может быть что-нибудь придет тебе в голову и удастся припомнить что-нибудь из того, что тебе мог сказать отец.

Джемми уже в дверях обернулся к нему и спросил:

– Извини, что только теперь спрашиваю, совсем запамятовал – как там Тим?

– Да все так же. Никаких изменений.

– Боже праведный!

Норман подошел к нему и мягко выпроводил своего брата за дверь.

Дублин

Сразу после полудня

Пэдди Шэй ел свой обед в кухне за пабом. Обед состоял из вареного картофеля с тушеной капустой и хлеба, обмакиваемого в подливу. Шэй ел в одиночестве. Жена стояла за стойкой. До него доносился пьяный гомон из зала. В пабе было полно народу. Шэй бросил взгляд на часы, висевшие над плитой. Большинство посетителей уйдет примерно через полчаса либо домой пообедать, либо отправится снова на работу. Тогда он выйдет и сменит ее, чтобы женщина смогла передохнуть и поесть.

Он встал и направился к плите, подняв крышку одной из кастрюль, выудил еще две картофелины: ерунда – она все равно мало ест. Шэй звучно рыгнул – хорошая отрыжка освобождает место для того, чтобы еще поесть. Теперь места было достаточно, и он умял эти две картофелины, урча от удовольствия.

– Ты дома? – спросил чей-то голос.

Шэй оторвал взгляд от тарелки и увидел в дверях молодого Дональда О'Лэйри.

– Дома, но я обедаю. Должен же человек хоть поесть спокойно.

– Мне надо с тобой поговорить.

Шэй подобрал хлебом остатки капусты и картошки и отправил это в рот. Он, медленно прожевывая еду, посмотрел на О'Лэйри. Мальчишка изменился. Он вообще очень изменился с тех пор, как они побывали в Лондоне. В нем появилось что-то новое. Уверенность в себе, что ли? Шэй проглотил и отставил тарелку.

– Ну, заходи, присаживайся…

– У тебя пивка не найдется? Пить хочется, прямо невмоготу. Опять стало жарко.

– Вон там пиво, – Шэй показал туда, где за стеной находилась стойка. – И мы его там продаем. За деньги. – Шэй поднялся и взял с плиты жестяной чайник. – Вот чаю можешь выпить, если уж тебе так захотелось пить.

Он налил чай в кружку. Заварка была уже темной и горчила: чай стоял здесь с раннего утра и остыл. О'Лэйри пригубил чуть и поморщился.

– Поспорить могу, что ты, когда чай выпьешь, так чаинки высушиваешь, чтобы их опять заварить, Пэдди Шэй.

– А я вот, кажись, слышал, что нищие и попрошайки не выбирают.

– А кто попрошайничает? Я попрошайничаю? Да в приличных домах тебе всегда выпить предложат. И просить-то не надо.

– Вот оно как? Это что, там на Даусон-стрит жизнь такая? Кто бы в Бельрев не заявлялся, всем и каждому нальют?

– Я, кстати, пришел к тебе по поводу Бельрева, – О'Лэйри отставил этот, с позволения сказать, чай, на край стола. – Я сворачиваюсь – еду на новую работу.

– Вот оно как. А могу я знать почему?

– Незачем мне больше там торчать. Черной Вдовы нет там уже наверное с месяц. И никто не знает, когда она заявится.

Шэй наклонился вперед.

– Но когда-нибудь она все же заявится. Никуда она не денется, наша Лила Кэррен. А комитету нашему надо бы знать, что она там делает, на всякий случай.