Давно ли он вышел из паба? Два часа назад? Три? И почему он так и не миновал Ллангиан, почему не достиг травянистых низин, тянущихся к Порт-Нейгулу? Где-то он повернул не в ту сторону, это точно. Но ведь эта дорога должна же вести к какой-нибудь ферме, коттеджу, деревне; должно же найтись в этих измокших, жутких местах живое существо, кто-то, способный указать ему правильный путь, а то и приютить на ночь.

Вот тут-то живое существо из мрака и выскочило. Трое существ, если быть точным, — три охваченных ужасом овцы, во весь опор летевших на него по дороге, безумное блеяние их было первым, не считая воя ветра и шума дождя, звуком, какой Бенжамен услышал с тех пор, как сошел с дороги на Ботунног. Он отскочил в сторону, не меньше овец испуганный этой причудливой встречей. Потом, оглянувшись, ускорил шаг — внезапное появление овец представлялось ему дурным знаком. Если даже они заблудились в этой ночи, на что остается надеяться ему?

Пройдя еще мили две-три, он увидел в стороне от дороги пустой амбар, сломанные двери бешено мотались на ветру. Бенжамен заглянул внутрь. Редкие клочья соломы валялись по земляному полу, если собрать их все вместе, как раз будет на чем поспать. Однако подобная перспектива Бенжамена не привлекала. Его уже колотила дикая дрожь, мысль о том, чтобы попытаться заснуть в промокшей одежде, с ветром, бьющим о стены амбара, и дверьми, которые так и прохлопают всю ночь, выглядела не очень привлекательной. Он бросил рюкзак на пол и несколько минут простоял в дверях, вглядываясь в бурю. Никаких признаков того, что она стихает, не наблюдалось. Ночь оставалась непроглядно черной. Так легко было вообразить себя последним уцелевшим на земле человеком.

И тут Бенжамен ощутил прилив надежды: он углядел вдали точку света. Она появилась только что, в этом Бенжамен был уверен. Кто-то где-то засветил, надо думать, лампу, и совсем недавно. Еще миг — и точка погасла. Нужно идти туда, как можно быстрее.

Бенжамен подхватил рюкзак и побежал по дороге, однако на долгий бег его не хватило, сказалась усталость. Он перешел на быстрый, запышливый шаг, сердце его, словно жалуясь, билось о грудную клетку. Свет то исчезал, то появлялся снова, и Бенжамен решил, что его раз за разом заслоняют деревья. Затем впереди вдруг поднялся кряжистый холм, и дорога начала круто восходить по его склону. Справа можно было различить группу деревьев — что для этого полуострова, с его, как правило, голым, безлесым ландшафтом, редкость. Ударил гром, блеснула изломанная молния, на миг озарив — всего в четверти мили слева — тяжелые, гневные валы океана. Выходит, это Порт-Нейгул — «Уста ада», как называют этот залив англичане. Значит, Рива где-то рядом. Взбодренный этой мыслью, Бенжамен с удвоившейся энергией поспешил к верхушке холма; свет снова погас, но Бенжамен был уверен, что отыщет его. И, пройдя еще несколько сот ярдов, увидел то, что искал — приколоченную к дереву у начала длинной подъездной дорожки грубую деревянную доску с двумя словами на ней: «ПЛАС-КАДЛАН».

Сам того не сознавая, Бенжамен мог в любую минуту свалиться от усталости с ног. Запинаясь, он заковылял по дорожке, которая по всей немалой длине ее больше всего походила на туннель, так низко свисало над ней множество переплетенных древесных ветвей. Одна из них, сломленная порывом ветра, ахнула Бенжамена по голове, едва его не оглушив. Снова блеснул свет лампы, на этот раз слева, и хоть его сразу же загородила нескончаемая череда неухоженных рододендронов, еще минуту спустя Бенжамен уткнулся в маленькую кованую калитку. Он толкнул ее, калитка со скрежетом растворилась. Гравий заскрипел под ногами, Бенжамен торопливо устремился вперед, но тут же споткнулся и рухнул л гущу чего-то колючего, острого — возможно, то была низенькая живая изгородь. Он встал, постарался успокоиться. Ладони покрылись царапинами. Лизнув руку, Бенжамен ощутил вкус теплой крови.

Теперь он, с большей уже осторожностью, пошел по узкой гравиевой дорожке, стараясь не соступать с нее, — дорожка, произведя три-четыре поворота, наконец вывела его к дому. Сердце Бенжамена наполнилось радостью. Из двух окон первого этажа изливался свет, масляная лампа горела снаружи, освещая длинную галерейку, тянувшуюся вдоль всего дома к маленькому коттеджу, или флигелю, на дальнем его конце.

Он отыскал дом. Добрался до места. Кошмар остался позади.

Бенжамен постучал в дверь и, когда та распахнулась, увидел перед собой одно из самых устрашающих лиц, какие ему когда-либо встречались. Высокий мужчина лет пятидесяти-шестидесяти, с встрепанными, непослушными седыми волосами, с кожей, обращенной стихиями в подобие дубленой шкуры, и с удивительной, доходящей почти до пояса белой бородой стоял на пороге, свирепо тараща на Бенжамена глаза, в которых явственно читались подозрение и неприязнь. Мужчина заговорил было по-валлийски, но, не получив ответа, рявкнул:

— Ну так что? Кто ты и что тебе нужно?

— Я друг Сисили, — пролепетал Бенжамен.

— Глин! Глин! — неодобрительно воскликнула неслышно возникшая за спиной мужчины маленькая, совсем домашнего вида женщина одних примерно с ним лет. — Ты что, не видишь, мальчика хоть выжимай? — И она взяла Бенжамена за руку. — Входите, мой мальчик, входите.

— Я друг Сисили, — повторил Бенжамен, стоя на каменных плитах пола, уже намоченных стекавшей с него водой. Ничего другого ему в голову не пришло. То была его визитная карточка.

— Я Беатрис, тетушка Сисили, — сказала женщина. — А это ее дядя, Глин.

Мужчина снова уставился на Бенжамена, однако на сей раз во взгляде его различалось подобие приветствия.

— Глин, сбегай, принеси мальчику виски.

Бенжамен получил стаканчик виски, неразбавленного, который и осушил с излишней поспешностью. Вслед за тем его усадили у кухонного очага, однако лучше ему не стало, наоборот, его начала сотрясать неукротимая дрожь. Ему дали еще виски, теперь уже смешанного с имбирем и горячей водой. А потом, по-видимому, уложили в кровать.

Когда Бенжамен проснулся, выяснилось, что он уже умер и попал прямиком на небо. Сомневаться в этом не приходилось нисколько. Собственно говоря, он никогда не пытался представить себе, на что могут походить небеса, однако, увидев их, признал сразу. Вернее сказать, услышав, — первым, что Бенжамен отметил на небе, было пение птиц. Стало быть, находиться по-прежнему в Ллине он никак уж не мог, там настоящего птичьего пения не услышишь, лишь одинокие восклицания чаек. Здесь же птицы распевали сладкозвучный, бесконечный хорал, к которому гармоничным, однотонным контрапунктом присоединялось гудение пчел. Звуков прекраснее Бенжамен никогда еще не слыхал. Да и в прочем небеса оставляли ощущение очень приятное: он лежал на свежей, плотной, совсем недавно выстиранной хлопковой простыне. Солнце вливало в окно лучи белого золота. Кружевные шторы легко колыхались под ласковым ветерком. Токи прохладного воздуха овевали лицо Бенжамена. На самом же заднем плане мягко ударялись о далекий берег волны.

Бенжамен никогда не пытался представить себе, на что могут походить небеса, однако знал, и знал наверняка, что у них имеется одна важнейшая особенность, один критерий, которому они просто обязаны соответствовать. На небесах должна присутствовать Сисили.

Она и присутствовала. Сидела на краешке кровати, неотрывно глядя на Бенжамена, с трудом разлеплявшего глаза. Сисили была вся в белом — в свободном белом летнем платье; золотистые волосы ее стали длиннее, она снова их отпустила; выглядела она более бледной, чем когда-либо прежде, более стройной, и в синих глазах ее ощущалась большая, чем когда-либо прежде, ранимость.

Ну, значит, все правильно. Небеса существуют, просто он прибыл на них последним.

— Здравствуй, Бенжамен, — промолвила Сисили. Бенжамен сел, тут же обнаружив на себе чужую ночную сорочку.

— Здравствуй, — сказал он.

— Ты все же пришел, чтобы найти меня.

— Похоже на то.

— Да. — Сисили улыбнулась. — Я знала, что ты придешь.