Брайан испуганно последовал за казначеем. Ему долго пришлось томиться с коробкой на вытянутых руках, пока тот отпирал замысловатый замок сейфа. Когда он, наконец, избавился от коробки и с облегчением направился к выходу, казначей вдруг грозно рявкнул ему вслед:

– Куда вы, Брайан? А где ваш ключ?

– Мой ключ? У меня.

– Значит, вы его не отдали?

– А разве я должен был отдать?

– Конечно! Директор приказал запереть в сейф все ключи без исключения. И ваш тоже

Осознав, что спорить бесполезно, Брайан молча положил свой ключ в сейф и поспешил в гостиную, тщетно пытаясь вспомнить по пути, не его ли очередь разливать сегодня чай.

В гостиной было непривычно тихо, несмотря на то, что народу там набилось полным-полно. Тишина была такая, что у Брайана на миг возникло ощущение, будто он попал в театр, хотя никто не сидел в креслах, а все стояли вокруг чайного столика с пустыми чашками наготове. Все головы были повернуты туда, где, видимо, шло театральное действо. Взгляд Брайана проследовал за общим направлением взглядов и наткнулся на импозантную фигуру директора, нелепо напряженную в тщетной попытке не пролить на ходу кофе из переполненной чашечки на зажатое между его ладонями блюдце. При этом глаза его так сосредоточенно впились в коричневый мениск, слабо вздрагивающий над фарфоровым краем чашки, что непослушные ноги бесконтрольно несли его прямо на рифы разбросанной по комнате мебели.

Бамс! – неуверенное директорское колено предсказуемо столкнулось с мраморной доской журнального столика, в результате чего кофейный мениск накренился и несомненно разлетелся бы мелкими брызгами, если бы Ян твердой рукой не перехватил у директора и блюдце, и чашку. А, перехватив, широко шагнул, не боясь споткнуться, и почтительно, но не подобострастно, поднес кофе тому, кому оно предназначалось.

И тут Брайан увидел виновника только что разыгравшейся перед ним маленькой драмы. Это был невысокий, очень смуглый, очень холеный, очень восточный человек, обрамленные очень длинными ресницами глаза которого не выразили никакого смущения от того, что сам господин директор ему прислуживает. Хотя был он облачен в спортивный костюм английского джентльмена и поблагодарил Яна на отличном оксфордском английском. Бросалось в глаза, что он не англичанин и не джентльмен, а некто совсем иной, от рождения привыкший, чтобы ему почтительно подавали все, что он пожелает.

Он, единственный из присутствующих, сидел в кресле, а за его спиной стояли два арабских жеребца, втиснувших свои могучие мышцы в будничную современную одежду, и облаченная в джинсовый костюм рыжая кобыла европейских кровей. Все трое широко улыбались лучезарными искусственными улыбками, которым в спецшколе для телохранителей обучают вместе с приемами карате.

Но Ян не сробел при виде их улыбок. Он поставил чашку с кофе перед высокопоставленной персоной и внятно представился, закончив фразу вопросительной интонацией. Вежливому восточному господину, изображающему из себя джентльмена, ничего не оставалось, как с любезностью, воспитанной многолетней оксфордской выучкой, назвать свое имя:

– Харун ибн Каххар шейх уль Мюлюк.

– О-о, какая честь! – Ян склонил голову в почтительном узнавании. – И вы находите время на чтение ученых книг, ваше высочество?

Тут директор выступил вперед, решительно оттесняя Яна от царственного гостя:

– Высокочтимый шейх уль Мюлюк давний патрон нашей библиотеки.

Разве? А Брайан и не знал, хоть вспомнил сейчас, что видел его портрет на стене в директорском кабинете. Брайан так и стоял бы в центре гостиной, пригвожденный к полу необычайностью происходящего, если бы прямо ему в ухо не ввинтился пронзительный шепот ненавистного казначея:

– Что вы тут застряли, Брайан? Разве сегодня не ваша очередь разливать чай?

Брайан ахнул и поспешил занять свое место, где его немедленно атаковала толпа жаждущих. Они окружили его столик, поочередно протягивая ему истомившиеся в их руках чашки, так что ему не удалось разглядеть поверх голов, пригласил ли шейх Яна выпить с ним кофе или нет. Но, по всей видимости, не пригласил, потому что вскоре и Ян предстал перед Брайаном с чашкой в руке. Что ж это вполне естественно, патроны библиотеки вовсе не обязаны оказывать такую честь каждому гостю. Впрочем, возможны и исключения, – взять, к примеру, миссис Муррей…

Стоило Брайану подумать о миссис Муррей, как она тут же материализовалась перед ним, нарядная, помолодевшая на полстолетия без своего кресла на колесиках. Правда, ей не удалось полностью раскрепоститься – металлическая рама, на которую она опиралась одной рукой, все равно скользила по паркету при помощи колесиков, но это было уже не то рабство. Под локоть второй руки ее поддерживал немолодой, но моложавый господин спортивного типа, который держал наготове высокую чашку старинного фарфора, из тех, что хранились под замком в застекленной горке в директорском кабинете.

– Пожалуйста, милый Брайан, налейте мне сегодня чай в мою личную чашку, ваши слишком маленькие для такого торжественного дня, – попросила старая дама.

– А что, у вас сегодня, день рождения? – полюбопытствовал вежливый Брайан, наливая чай.

– В каком-то смысле! Можно считать, что, избавившись от этого ужасного кресла, я родилась заново, – счастливым голосом пропела миссис Муррей. – Но, главное, профессор Бенуа любезно предложил мне быть членом его жюри! За это надо бы выпить шампанское, но пока придется удовольствоваться чаем.

– Кто здесь собирается пить шампанское? – вывернулся из-за спины миссис Муррей бородатый человечек в длинной рясе православного священника, наводящей почему-то на мысль о маскарадном костюме. Именно маскарадность одежды человечка напомнила Брайану, что он, кажется, зарегистрировал его вчера в читальном зале. Только вчера тот был в другом маскарадном костюме, который, пожалуй, лучше вязался с его шутовским обликом. Как бы желая рассеять сомнения Брайана, что это был именно он, человечек представился профессору Бенуа:

– Отец Георгий, иерей из Бухареста.

И не дожидаясь ответного представления, бросился в атаку:

– Господин профессор, по какому принципу вы приглашаете людей в свое жюри? Я узнал, что вы пригласили миссис Муррей, преподобного Харви и еще какого-то замшелого профессора, но почему никого из нас, молодых борцов за права святой церкви в условиях тоталитарных режимов?

– Дело в том, что в это жюри, которое вы ошибочно называете моим, приглашены представители тех стран, армий которых участвовали в битве при Ватерлоо, – терпеливо разъяснил профессор с сильным французским акцентом. – А ваша Румыния, как я понимаю…

– Ну что за формализм! – нетерпеливо перебил отец Георгий. – Ведь вам наверняка понадобится суждение лица, так сказать, нейтрального, неинтересного… – он на секунду осекся, усомнившись в правильности выбранного слова, – нет, безынтересного… неинтересантного…

Тут он, видимо, отчаялся адекватно выразить себя по-английски и зачастил на каком-то незнакомом Брайану диалекте французского, в котором чувствовал себя, как рыба в воде. В ответ на его пылкую тираду профессор Бенуа попытался втолковать ему что-то по-французски, но отец Георгий не поддавался и настаивал на своем. На лице профессора отразилось легкое недоумение, и он поспешил завершить беседу по-английски.

– Хорошо, я посоветуюсь с коллегами, – бросил он через плечо и, ловко балансируя полной до верха чашкой чая, бережно повел миссис Муррей к свободному столику. Неудовлетворенный таким ответом священник рванулся было за ними, но Брайан задержал его вопросом:

– Вы говорите по-французски?

– Нет, – ответил тот, вырываясь от Брайана. – Но зато я говорю по-румынски.

И поспешил вслед миссис Муррей, громко предлагая в случае отсутствия шампанского распить его цуйку.

Пока Брайан, решивший было, что цуйка – это вышитая жилетка, в которой отец Георгий щеголял вчера, недоумевал, как можно ее распить, у его столика появился японец Кузава, попросил чаю и объяснил, что цуйка – это ядовитая румынская водка, которую он вчера попробовал и все-таки остался жив. Во всяком случае, так Брайан понял пространную речь Кузавы, шелестящую лишними шипящими звуками в самых неподходящих местах.