Литмир - Электронная Библиотека

– Если мы сделаем еще десять, Катя завтра поправится, – сказал Феликс.

Шурик придвинулся поближе:

– Лучше скажи, зачем художник Пиросмани певице миллион роз подарил. Это же четное число – как покойнику. Я посчитал.

– Четное было бы два миллиона!

– Два лимона – кишка тонка.

– Он подарил их ей в день не ее, а своего рождения. Она потом сбежала из Тифлиса с какой-то бездарностью, а он любил ее. Он просто подвел итог своей любви этими цветами, – объяснил художник.

– Ща заплачу, – цинично начал было Шурик, но не выдержал своего ернического тона и спросил вполне серьезно: – От безнадежной страсти можно вылечиться?

– Никогда, – грустно покачал головой Феликс, – от любви не лечатся, а только умирают!

И было непонятно, в шутку или всерьез сказал он это…

Утром повсюду – на столе, на диване, на подоконнике – стояли красиво разрисованные деревянные яйца. Была еще и матрешка. Толстая матрешка в милицейской форме, в шапке с кокардой.

– Узнаешь? – повернул ее лицом к мальчику Феликс.

– Аленушка! – обрадовался Шурик.

– Жаль, не могу ей подарить!

На улице засигналила машина.

…Чужие руки забирали все, что удалось расписать за ночь.

А потом на пустой стол легла купюра.

– Пятьдесят баксов?! – ошалел Шурик, окинув взглядом опустевшую комнату.

– Но обещали сто пятьдесят! – вылетел на улицу Феликс следом за заказчиком.

– Парень, может и пятидесяти не быть! – грозно осадил его водитель.

Шурик опустился на ступеньку крыльца. Рядом плюхнулся художник. Их обманули в очередной раз…

– Надо кровь из носа заработать денег, чтобы купить лекарств и поставить Катю на ноги. Хоть наизнанку вывернись! – решительно сказал мальчик.

Феликс молча кивнул.

Он был крохотной частичкой толпы швырявшей его с перекрестка на перекресток. Он захлебывался в волнах людского моря. Город грохотал, скрежетал, гудел.

Он срывал объявления с надписью «Работа», заходил в двери незнакомых офисов – где-то отказывали вежливо, где-то указывали на дверь.

Он драил стекла новенькой иномарки.

Таскал коробки с фруктами у палатки.

Торговал пирожками на рынке.

Красил забор зеленой краской, нескончаемый, унылый, зеленый забор.

Феликс порвал в клочья газету «Работа для вас», закурил дешевую папиросу. Что делать? Как достать денег?

…Вечером он возвращался домой. У железнодорожной станции местная пацанва насела на старушку, торгующую цветами.

– Миленькие, сегодня ничего не наторговала, – оправдывалась она, но хулиганы упорно требовали денег, грозили расправой.

Надо было бы пройти мимо, но Феликс не смог. Уже пройдя несколько шагов, повернул резко, подбежал и схватил одного из подростков за шиворот.

– Катись, и чтоб я тебя здесь никогда не видел!

Он дрался один против четверых – силы были неравные. Его быстро повалили, били ногами. Старуха ойкала, звала на помощь, но никто не пришел. Заметив, что он лежит без движения, один из подростков полез к нему в карман и вытащил несчастные копейки, заработанные за эти дни. Грабители убежали.

Старуха нагнулась над ним, полила на лицо водой. Он открыл глаза.

– Сынок, спасибо тебе. Вот, возьми, – протянула деньги.

– Нет, бабуля, не надо, – с трудом поднявшись, улыбнулся художник разбитым ртом.

– Возьми хоть цветочков, – попросила старуха и протянула большой букет белых астр. – Жене подаришь, она тебя любить будет крепче. Жена-то есть?

– Будет, – сказал он и опять улыбнулся: – Наверное скоро…

Букет он поставил у Катиной кровати. Она спала, а он слушал ее дыхание. Когда в дверях появился Шурик, Феликс не прогнал его, подозвал к себе. Вдвоем они стояли и тихо смотрели на спящую Катю. Она спала неспокойно – стонала, металась во сне.

И снова, в полусне в полудреме Феликс летел над родными местами и потерянным домом. А на утро, открыв глаза, он увидел снег, выпавший ночью.

Феликс шел по первому снегу, выпавшему неожиданно рано. Ступал осторожно.

В детстве снег он видел только издали – на вершинах гор. Он казался ему твердым и сладким, как сахар. Маленький Феликс мечтал подержать его в руках. Однажды мечта сбылась. В тот день было необычно холодно для их краев. Его не пустили гулять, боялись, что замерзнет. Он плакал и кричал, но бабушка сурово посмотрела на него и отвернулась к плите. А отец вышел из дому, набрал полные ладони снега и принес его в дом. Он положил его на пол в комнате. Феликс смотрел как завороженный на эту кучку. Вдруг на его глазах белоснежная горка превратилась в маленькую лужицу воды. Снег исчез. А вода оказалась несладкой. И стало понятно, что снег – это обман, что все прекрасное хорошо издали. Это был первый обман в его жизни…

Вспоминая это, Феликс шел по дорожке поселка, оставляя на снегу ровные четкие черные следы.

Дверь квартиры открыл полусонный Красавчик.

– А, прибыл! – усмехнулся он. – Что же ты в такую рань по гостям ходишь?

– У меня очень тяжелая ситуация, постарайся понять.

– Уж где нам, убогим!

– У меня болен близкий человек, одна девушка. Хорошая.

– Ты с ней спишь? – криво ухмыльнулся Красавчик.

– Нет, я с ней вальс танцую, – Феликс опустил глаза.

– Как это на тебя похоже! – ужаснулся бывший друг. – Значит, не любишь, просто мучаешься.

– А любить – всегда мучиться. По-другому Бог не придумал, – возразил Художник.

– Ерунда, – захохотал Красавичк, обнажая ряд ровных-ровных, белых-белых зубов. – Это люди Бога выдумали. Любить – значит наслаждаться. Денег в долг не дам, – перешел он к делу, – я не благотворительный фонд. Впрочем… – он помедлил, – могу помочь подработать.

Художник молча кивнул.

И он стрелял. В настоящем тире. По настоящим мишеням. Стрелял без промаха. Так, как он умел это делать – блистательно. За ним наблюдал Лысый, глядел на него как-то печально, потом махнул рукой – мол, хватит.

Они с Лысым пили кофе. Красавчик прислуживал за столом, его к разговору не допустили.

– Мне редко кто нравится. А ты нравишься. Ты какой-то настоящий, не деланый. Не этот, – кивнул он на Красавчика.

– Он мой однокурсник, – сказал Художник.

– Да я знаю, – меланхолично отозвался Лысый. – Личность абсолютно ничтожная. Знаешь, что для него несчастье? Если ему в лицо плеснуть соляной кислотой. Все остальное в мире для этого человека не имеет значения. Счастье в жизни у него измеряется количеством баб. Даже не качеством.

Красавчик в это время сам себе строил глазки, разговаривая по телефону.

– Единственный его друг – зеркало. Не люблю красивых мужиков. Люблю стоящих.

– Лучше бы сразу к делу перейти, – перебил его художник, – у меня…

– Знаю – девочка больна, – грустно улыбнулся Лысый. – Вылечишь ты свою девочку. На море свозишь. Женишься. Все у тебя будет нормально. Не дрейфь! Меня нарисуешь? Красавчик говорит, ты рисуешь здорово, не только стреляешь?

– Что, за этим звали?

Лысый развеселился:

– А что, не поверишь, что за этим?

– Не поверю!

– И правильно сделаешь! Не больно-то мне интересно видеть свою рожу! Это ему интересно, твоему бывшему однокурснику! Знаешь, не одна только моя собственная рожа мне противна. Мне полчеловечества жить мешает.

– Всех перестрелять надо?

– Всех – тоже скучно.

Лысому нравился полушутливый тон, взятый им самим и поддержанный парнем.

– Всех не получится даже у такого ворошиловского стрелка, как ты.

– Я на войне был.

– А кто сейчас не был на войне… Знаю, – устало кивнул хозяин, – ты живешь в эпоху перемен, нового раздела мира, а значит – войн. Судьба дала тебе хороший глаз и руку тоже неплохую. И рисуешь, и стреляешь. И сердце у тебя большое – вон, девушку любишь. Короче, вот он! – Лысый извлек из портмоне фотографию человека, поставил перед художником. – Запоминай. Красавчик покажет тебе места его обитания. Дело спешное. Торопись, но так, чтоб ничего не испортить. И поедешь ты со своей красавицей к синим морям. Краски себе новые купишь. И кисточки.

39
{"b":"110346","o":1}