Странно, но слова эти, прозвучавшие в сумеречной комнате, слова громкие, которые так не любили его парни, оказались, как никогда, искренними и убедительными.

– Мы ведь только хотели вам помочь, – вставил Барабанов и все испортил.

Рябов нахохлился:

– Я все сказал. Мне нечего добавить. Передайте мою просьбу команде. И если после коллегии все останется на своих местах, прошу вечером приготовиться к тренировке третьей степени. Чтобы не было времени думать о глупостях! За ваш приезд спасибо! Очень ценю ваше отношение ко мне. Я всегда считал человека думающего слишком великим для малого разговора и слишком маленьким для великого.

Галина, стоявшая за дверью, все не решалась войти, хотя самовар уже вскипел. Точно уловив момент, она ворвалась в комнату с горячим самоваром, из которого по комнате поплыл горьковатый дымок сосновых шишек.

– Хватит вам лопатить языками воздух – давайтека к столу! Ты, папуля, все говоришь, говоришь, а гостей угощать надо.

Глотов бросился помогать хозяйке накрывать на стол. Другие кинулись на кухню. Шум, гам. Когда вернулся с прогулки Сергей, он увидел отца и мать в задушевной компании, со смаком гоняющих чаи.

Дома вдоль улицы, на которой жил Боб, пестрели плакатами, яркими и броскими: «Спасибо, Бобби!», «Давай, Бобби!», «Забей, Бобби!». И это в богатом, тихом районе, куда не смогла пробиться даже бойкая, всепроникающая реклама. Листы с приветствиями висели на заборах, на деревьях, на балконах домов.

Соседи боготворили Бобби, словно главной прелестью жизни в этом районе было общение с ним. Правда, это не мешало мальчишкам частенько дергать за дверное кольцо звонка, чтобы подразнить его любимую собаку Кеоки. Даже в те дни, когда команда Бобби не проигрывала…

Золотистый «кадиллак» спортивной модели с цифрами девять на дисках – игровой номер Бобби, – колыхаясь, повернул к дому, единственному не залепленному плакатами. Фотоэлемент мягко открыл дверь гаража, и они оказались практически в доме – широкая лестница, вдоль стен тускло светились застекленные стеллажи, заставленные призами, спортивными трофеями. На площадке портреты двух кинозвезд – приятелей Бобби – с дарственными надписями.

Бобби не обращал внимания на Рябова, который рассматривал витрины.

Еще час назад Борис Александрович и не думал, что окажется в этом доме. Он пришел посмотреть очередную игру профессиональных клубов. И не пожалел. После продолжительной травмы впервые вышел на лед национальный кумир Бобби Форрел. Рябов много раз видел его игру на киноэкране, в мониторной записи, по телевидению, но вот так, на льду, да еще сидя в загоне канадской команды, вернее, в закутке, отгороженном для высшей администрации клуба, видел впервые.

О том, что будет играть Бобби, диктор объявил под восторженный рев трибун, который несколько минут катался от стены к стене огромного, забитого до отказа стадиона.

Толпа всегда настроена против соперников, даже когда игроки «Сан-Луи Блюза» еще не вышли на лед. С появлением любимой команды дирижер крикунов дает сигнал, и «Сан-Луи Блюз» – гимн клуба – звучит под сводами, поднимая толпу на ноги.

«В такой атмосфере, конечно, можно играть только одной команде. И потому „Блюзы“ играют здорово именно на своем поле. Особенно в третьем периоде».

Рябов пробежал глазами по красочному протоколу, данному перед матчем.

«Тринадцать раз в этом году они сводили игру к ничьей или выигрывали именно в третьем периоде. И трижды побеждали в последние пять минут».

«Наши болельщики – это лишняя шайба в нашу пользу, – как-то сказал Рябову один из канадских тренеров. Если мы, играя дома, перед третьим периодом проигрываем не больше одной шайбы, то у нас все шансы выиграть».

Казалось, уже не в человеческих силах создать еще более мощный шум, но, когда Бобби появился на льду, рев возрос так явственно, что Рябов с тревогой посмотрел на частокол потолочных перекрытий: выдержат ли?!

Такой же рев поднимался, как только Бобби принимал шайбу, и независимо от того, как он ею распорядился, сопровождал каждое движение любимчика.

Несмотря на три операции колена, Бобби бежал быстро, очень быстро. И, как говорят, даже освоил в этом сезоне три новых движения. Да, да, именно движения. И теперь будет, невзирая на заоблачную славу, как мальчишка-новичок, оттачивать их на каждой тренировке.

Он так долго держал шайбу в те короткие минуты, когда был на льду, что Рябову показалось, будто Бобби владеет ею безраздельно. Каждый раз, во всяком случае, когда Борис Александрович поднимал глаза от блокнота, сделав очередную запись, он видел Бобби с шайбой на крюке. И хотя на табло полыхали цифры соотношения бросков 12:5 в пользу команды Бобби, счет первого периода был 1: 2 не в ее пользу.

Перед самым перерывом, перехватив неудачный пас защитника, команда Бобби сразу же перекатилась к другим воротам. Бобби сделал знак – Рябову показалось, что весь стадион заметил его просьбу, – и получил шайбу. Кинув взгляд на сетку, увидел слишком большой открытый кусок справа вверху от вратаря. Кистевой бросок метров с шести. Когда кажется, что шайба сама отскакивает от крюка.

Загорелась красная лампочка.

Рябов оглох от криков. Истошно вопили даже руководители клуба, сидевшие с ним рядом, такие респектабельные и деловые господа… Защитник в ярости метнул свою клюшку в борт. Другой упал на колени и обхватил голову двумя руками. Кто-то заметался от игрока к игроку в радостном, сумасшедшем танце…

«Спектакль! – подумал Рябов.– Однако Бобби и впрямь хорош. Собран, всегда нацелен на ворота, рационален в каждом шаге».

В перерыве его пригласили в раздевалку, богато обставленную, устланную коврами.

Бобби сидел в нижней рубашке, приложив к груди грелку со льдом, завернутую в красное полотенце. Синюшным цветом отливало место ушиба, куда угодила шайба, когда он пытался остановить чей-то бросок. Рябов не заметил и признаков болезненной реакции, хотя такой удар не мог пройти даром…

Их познакомили. Рябова представили витиевато, как босса номер один советского хоккея. Бобби приветливо улыбнулся, но и только. Казалось, Рябов так и остался для него одним из тысяч и тысяч людей, проходящих толпой перед знаменитостью. И потому Рябов удивился, когда Бобби пригласил его к себе домой. Как сказал главный администратор клуба, Бобби давно хотел познакомиться с русским тренером, а услышав, что тот сносно говорит по-английски, не мог отказать себе в удовольствии. Главный администратор почти с благоговейным восхищением подчеркнул, что таким приглашением Бобби могут похвастаться не многие.

«Это большая честь! Он ведь очень богат и независим!»

Рябов подумал, не отказаться ли: уж очень он не любил пребывать в роли этакого редкостного музейного экспоната. Но желание узнать, что за душой у одной из самых ярких звезд профессионального хоккея, пересилило.

Бобби жестом пригласил Рябова подниматься по лестнице. У одной из витрин он замер, взял ключ, висевший тут же на стене, и тяжелая стеклянная дверь легко скользнула по роликам. Бобби привычно выловил из вороха спортивных сувениров золотую медаль – маленькую, напоминавшую гривенник, на его могучей ладони.

– Моя первая… Она не из золота. Но когда я беру ее в руку, мне кажется, держу на ладони всю свою жизнь…

Дом был обставлен не только богато, но и с большим вкусом, хотя и холодным. Все напоминания о хоккее остались там, на лестнице из гаража. В просторных комнатах висели только увеличенные до невероятных размеров фотографии Бобби с великими людьми. Лишь в холле у парадного входа Рябов заметил такой же огромный портрет молодого Бобби, во весь рост, в полном хоккейном снаряжении клуба, в котором он играет уже столько лет. Бобби конфетный, не тот, что устало шагал рядом, одетый с иголочки в модный дорогой костюм от знаменитого портного.

Рябов скосил глаза на своего спутника, показывающего дом привычно, без малейшего признака самодовольства, хотя такой дом мог составить гордость любого хозяина.