Лицо простоватое, по-мальчишески задорное. Клинообразный шрам по носу, который много раз переломан. И хотя он играет аккуратно, но, думает Рябов, сполна спросил с противника за каждый свой шрам.

Они не успели закончить осмотр дома, как в дверь позвонили. Официант во фраке, из ближайшего, судя по всему, привычного к таким вызовам ресторана, накрыл стол.

– Жена уехала к родственникам, – виновато развел руками Бобби, – будем хозяйствовать по-холостяцки…

Отличный стол с отменной едой и сервировкой. Сели ужинать. К столику с напитками Бобби не притронулся. Стакан апельсинового сока тянул неохотно, хотя ел много и с аппетитом.

– Мне сегодня не дали пообедать. Человек двадцать подходили за автографами. Знаете, мальчик, который убирает посуду, подкатил тележку, снял с нижней полки свои хоккейные перчатки – он играет за местную команду – и попросил подписать!

– Для него это дорогой подарок, – кивнул Рябов.

– Для меня был бы тоже. Я в свое время, получив автограф Ракеты, держал перчатку под подушкой. Она согревала меня, хотя– в доме было не всегда тепло…

– Трудное детство?

– Да, как у всякого парня с рабочей окраины. Когда я начинал, многие мои товарищи жили там, за рекой…– Бобби качнул ладонью, словно показал на тридевятое царство.– Даже начав зарабатывать, я долго не мог наскрести денег на машину. Приходилось тратить полдня на дорогу. Тогда я был счастлив тем, что имел деньги на комнату, которую снимал. Часто спал в раздевалке во время тренировочных сборов. Помню, однажды я проспал начало игры. У меня не было будильника, и я проснулся, только услышав, что шайба начинает гулко грохотать о борта.

Рябов рассмеялся:

– Нечто подобное было у меня. Между нашими хоккеями океан, а столько общего…

– Правда? И вы тоже не всегда были первым боссом советского хоккея?

Они дружно рассмеялись.

– Не всегда. Но мне, Бобби, хотелось бы узнать побольше о вас. Мои парни спросят меня, что такое хоккеист номер один. Потому уж рассказывать сегодня ваша очередь… Раз пригласили.

Бобби сделал серьезное лицо. Рябов заметил, что говорить о хоккее легковесно, весело он не может. Видно, хоккей для него больше, чем профессия, хоккей для него – вся его жизнь.

– Когда у вас в руках клюшка, вы всегда не менее великий человек, чем парень, который играет рядом с вами…

Перед мысленным взором Рябова встал другой Бобби, не тот, что так энергично работает вилкой в тарелке и жует свой фунтовый бифштекс, словно делает всемирно значимую работу. Тот Бобби, которого он видел на льду. Вот, уловив мгновение, готовится броситься могучим телом, слегка свалившись влево в вираже. Весь собран. Руки держат клюшку высоко, почти за конец. Ноги сдвинуты-он стоит прочно и не боится столкновения. Лицо поднято, взгляд вперед, туда, на ворота соперника. Он их не опускает, и когда шайба попадает ему на крюк. Принимает ее, не глядя, на ощупь. И тогда все это тело, заряженное невиданной энергией, взрывается, и начинается атака…

Перед Рябовым сидит обыкновенный парень, если бы не шрамы да не мощь тела – трудно даже угадать его профессию. Может, банковский клерк? И не верится, что он, еще продолжая играть, уже установил три национальных рекорда: забил 520 голов, 831 раз отдал голевую передачу и 2402 минуты провел на штрафной скамье.

По мнению Рябова, с точки зрения его представления о хоккее, парень был великим грубияном, хотя, поговаривали журналисты, всегда мечтал играть в легкий, воздушный хоккей. И, глядя на него сейчас, Рябов охотно тому бы поверил. Но Бобби всю жизнь заставляли играть в другой хоккей. И он, подобно костерку в дремучем лесу, пытался сохранить огонек своей мечты глубоко в душе, хотя все реже и реже с годами вспоминал о воздушном хоккее. Может быть, лишь в мгновение, когда слишком жесткий встречный удар бросал его на лед. И яркие огни прожекторов над головой становились вдруг тусклыми, словно упало напряжение в сети. Потом и вовсе плыли цветными пятнами – синими, красными, желтыми… Странно, но мечты о мягком хоккее проходили у него сразу, как только свет принимал естественную силу и он снова мог стоять на льду.

– Не помню подробностей того, как мне удалось забить свой первый гол. Но от дебюта у меня осталось несколько сувениров: в первую же игру за профессиональный клуб выбили два зуба. Один вылетел, когда наткнулся на локоть, в углу, во время борьбы за шайбу, а второй вывалился после игры, в раздевалке. Но это дело обычное – каждый игрок теряет зубы… В тот первый матч тренер, выпуская меня на лед, заорал: «Джек, на лед!» Я не двинулся с места. Он ткнул в меня пальцем и закричал: «Джек, на лед!» Я ответил, что я не Джек! Тогда он сказал: «Дерьмо! Ты не стоишь и гроша! Мне все равно, как тебя зовут, но марш играть!»

Рябов попытался представить себя на месте тренера того клуба и не смог. Не знать по именам своих игроков?! Пусть даже новичков. Тренер, настоящий тренер должен знать всю подноготную парня, играющего в его команде, он должен знать, чем тот дышит, о чем думает, даже о чем не думает никогда.

Они встали из-за стола и перешли в угловой холл, с которым сливалась просторная столовая.

– Я не представляю себе, чтобы не знал парня, играющего в моем клубе…– Рябов пожал плечами.

Бобби не удивился:

– В профессиональной команде среди новичков зачастую такая чехарда, что не только имени игрока не знаешь, но и имени тренера запомнить не успеваешь. Неудача -и вышвырнули… У клуба десятки владельцев-акционеров, но власть шефа безгранична. Для него тренер такой же работник, как и игрок. Мне повезло, – сказал Бобби, тряхнув головой, – у нас в клубе особая обстановка. В других клубах между игроками и владельцами стоит стена. Здесь нет. У людей есть деньги, и они не боятся потратить их на нас. Интересуются нами не только как хоккеистами, но и как людьми. Хотят знать, как мы себя чувствуем, что думаем, каковы у нас проблемы… В спорте ты всегда должен работать на сто процентов. И часто это тяжело. То травма, то болен, то устал… Думаешь, что сегодня ничего не сможешь сделать особенного. Но потом вспоминаешь, что тебе платят большие деньги, и говоришь себе: «Я сделаю все, даже если это будет выше моих сил».

– Бобби, у вас не было мысли, что одного хоккея в жизни для вас маловато?

– А мне и впрямь мало. У меня дело. Три фабрики, ферма… Но и сейчас со мной, кроме моих бухгалтеров, никто не хочет ни о чем говорить, кроме хоккея. Где бы я ни был – в спортивном зале или в соседнем магазине…

– Вы сразу же стали в центре тройки или пришлось покочевать?

– Сразу. Так уж получилось. Хотя носил майку с номером девять. И теперь ношу ее же. Я люблю свой номер. Однажды тренер сказал, что уходит ветеран и я могу взять его седьмой номер. Это не бог весть какое достижение, но седьмому номеру полагается нижняя полка в поезде. Я предпочел еще несколько лет трястись наверху, но номера не сменил. Правда, теперь, – Бобби улыбнулся озорно, – нижняя полка полагается номеру девятому.

Рябов опять как бы увидел Бобби в раздевалке. Он никак не мог абстрагироваться от того, хоккейного Бобби, хотя перед ним сидел парень в обычном костюме. Сидел гостеприимный, разговорчивый хозяин, который нравился гостю. Но в памяти стоял другой, в форме. Он стоял в перерыве, одевшись, в самом центре раздевалки и, опершись на клюшку, как новичок, внимательно слушал тренера.

Этакий сорокапятилетний старичок с телом двадцатипятилетнего молодого парня. На его правой скуле горел синяк – ушиб от удара шайбой.

Голос Бобби вернул Рябова в уютный просторный дом из пахшей потом и растирками раздевалки:

– Особенно люблю те первые годы в профессиональном клубе. Осталось отличное чувство, что все дозволено. К тому же, помню, сэкономил тысячу восемьсот долларов из первых заплаченных мне двух с половиной тысяч. Теперь же парни бывают счастливы, если им удается сберечь хотя бы пятьсот долларов. Слишком велико желание жить на широкую ногу. А для этого мало хоккейных денег. В клубе ведь не так много великих игроков.