В этой книге я предпринял, может быть, слишком смелую попытку описать когнитивные механизмы человека. Подлинным оправданием такого предприятия могло бы быть лишь всестороннее знание, на которое я никак не могу претендовать. В защиту моей попытки я могу лишь сказать, что до сих пор этого не сделал никто другой, и сверх того, что продуманный общий обзор познавательных функций человека насущно необходим. Каждая отдельная из них имеет тенденцию к нарушениям, и это в особенности относится к процессам приобретения и хранения культурного знания. физиологическое рассмотрение[249] всегда является предпосылкой понимания патологических процессов, а также любой попытки терапевтического воздействия на них. Но очень часто патология доставляет нам, наоборот, ключ к пониманию нормальной, здоровой функции.

Читатель заметил, что в последних разделах этой книги я особенно часто ссылался на следующий том. В таких случаях я часто выдвигал гипотезы о физиологической природе той или иной познавательной функции, основанные на знании ее патологических нарушений. Такие забегания вперед были неизбежны.

Множество, даже большинство нарушений социального поведения, как врожденного, так и определяемого нормами культуры, вызывает у каждого человека с нормальными задатками резко отрицательные ценностные ощущения. В этой книге я столь же намеренно избегал говорить о них, как и о патологических явлениях, вынесенных пока за рамки моего изложения. То и другое мне удалось сделать лишь несколько насильственным, даже искусственным способом, но мне казалось разумным ограничиться вначале познавательными функциями человека.

Как уже было сказано в «Пролегоменах», мой способ рассмотрения познавательных функций и вообще всех процессов жизни основывается на гносеологической установке, которую я — вместе с Дональдом Кэмпбеллом — называю гипотетическим реализмом. Как я полагаю, гипотеза, лежащая в основе этого реализма, поддерживается тем, что на протяжении всего хода мыслей, проведенного в этой книге, я ни разу не столкнулся с противоречием.

Когда мы, этологи, говорим, что в социальном поведении человека также заключено инстинктивное содержание, не поддающееся изменению посредством культурных воздействий, это часто истолковывают как крайний пессимизм в отношении культуры. Такое толкование совершенно неоправданно. Если некто указывает на угрожающие опасности, это как раз доказывает, что он вовсе не фаталист, считающий надвигающееся бедствие неизбежным.

Во всем сказанном до сих пор я придерживался, для упрощения изложения, фикции, будто рассматриваемые процессы развития и упадка культуры большинству людей неизвестны или, по крайней мере, что такие знания не оказывают и не могут оказывать обратного воздействия на будущий ход человеческой истории. Это могло произвести впечатление, будто я считаю себя единственным, кто сознает необходимость естественно-научного изучения человеческого аппарата познания, который я называю "оборотной стороной зеркала". Я очень далек от такого самомнения. Более того, меня глубоко радует тот факт, что изложенные здесь гносеологические и этические взгляды разделяются быстро возрастающим числом мыслителей. Есть такие открытия, которые в определенное время "носятся в воздухе".

Как я полагаю, можно видеть верные признаки того, что начинает пробуждаться самосознание культурного человечества, основанное на естественно-научных знаниях. Если — что вполне возможно — это самосознание расцветет и принесет свои плоды, то тем самым культурное духовное стремление человечества поднимется на высшую ступень точно так же. как в глубокой древности фульгурация мышления подняла на новую, высшую ступень познавательную способность отдельного человека. До сих пор на нашей планете никогда не было разумного самоисследования человеческой культуры, точно так же, как до времен Галилея не было объективного в нашем смысле естествознания.

Задача естественно-научного изучения системы, образуемой человеческим обществом и его духовной жизнью, необозримо огромна. Человеческое общество — самая сложная из всех живых систем нашей Земли. Наше научное знание о нем едва коснулось поверхности этого сложного целого, наше знание относится к нашему незнанию таким образом, что выразить это могут лишь астрономические числа. И все же я полагаю, что человек как вид находится сейчас у поворота времен, что именно сейчас есть потенциальная возможность невиданно высокого развития человечества.

Конечно, положение человечества теперь более опасно, чем было когда-либо в прошлом. Но потенциально мышление, обретенное нашей культурой благодаря ее естествознанию, дает ей возможность избежать гибели, постигшей все высокие культуры прошлого. Это происходит впервые в мировой истории.

Согласно разумному обычаю, новую книгу дают прочесть, прежде чем отдать в печать, сведущим друзьям. Они часто обнаруживают поразительные логические и другие ошибки, не замеченные автором, слишком уж привыкшим к предмету. И прежде всего они указывают на «лакуны», пустые места, где осталось не сказанным то, о чем надо было сказать. Подобные пробелы особенно неизбежны в такой книге, как эта; более того, многие необходимые уточнения, ограничения и дополнения было бы трудно включить в текст, поскольку это слишком часто прерывало бы изложение мыслей, к которым они относятся. Многие из таких прибавлений слишком объемисты, чтобы их можно было включить в виде подстрочных примечаний. Поэтому мы (т. е. автор и издательство) решили выделить эти "большие подстрочные примечания" в особое приложение. Мы рассчитываем, что в дальнейших изданиях книги оно будет расти. Выражаю здесь сердечную благодарность всем друзьям, представившим свои комментарии, и в особенности Эдуарду Баумгартену, Дональду Маккею, Отто Рёсслеру и Гансу Рёсснеру. Поскольку "Гносеологические пролегомены" читало больше людей, чем остальную часть книги, к ним относится несоразмерно большая часть комментариев.

1. (С. 257) "Я мыслю, следовательно, существую" — таков популярный перевод этого изречения Декарта. Даже в американском юмористическом журнале «Нью-Йоркер» можно было недавно увидеть на рисунке гигантский компьютер, изумляющий своих конструкторов тем, что пишет на ленте "cogito, ergo sum". Точнее, однако, было бы перевести Декартово «cogito» не "я мыслю", а "я сомневаюсь".[250] Великий шаг, совершаемый ребенком, когда он впервые говорит «я», шаг, который можно было бы назвать онтогенетическим возникновением человека, никоим образом нельзя отождествить с процессом, который имеет в виду Декарт. Ребенок вовсе не говорит "sum cogitans",[251] он говорит "я не хочу" или "я хочу есть". Декарт ставит под сомнение именно фундаментальные переживания нашего Я, выраженные в этих словах; уверен он лишь в том, что сомневается. С принятой здесь точки зрения гипотетического реализма нелепо сомневаться в неустранимых данных, которые мы находим в переживании нашего «Я». Вольфганг Метцгер ввел понятие «данного» в переживании (erlebensmäßig "Vorgefundene"), того, что просто "здесь есть" (da ist), существование чего не нуждается в «объяснении» иде может быть подвергнуто сомнению. Это первично пережитое и есть "primum datum",[252] основа не только всего того, что мы находим в себе путем размышления (reflektierend) и что составляет предмет феноменологии и большой части всей философии. Более того, оно является первоисточником всего нашего косвенного знания об окружающем нас реальном мире, которое Дональд Кэмпбелл назвал «дистальным» знанием. Именно это и забывают обычно многие псевдообъективные ученые. Выражение «дистальное» взято из анатомии, где оно означает "удаленное от центра тела"; в переносном смысле оно отлично подходит к тому, что имеет в виду Кэмпбелл.