— Эй, Федер, она так любит?
Второй мамут начал скидывать брюки.
— Что мы сидим?! Что мы сидим?! — закричал Антон. — Мы будем на все это смотреть?
— Ты что-то предлагаешь? — Федер не отрывался от экрана, но выглядел спокойным. Правда, спокойствие было больше похоже на отрешенность.
— Да что тут можно еще предложить?! Поднять всех ребят, врезать им так, чтобы… так, чтобы…
Федер ничего не ответил, просто перевел взгляд на Антона.
— Ну да, я понимаю, они как раз этого и добиваются. Но ведь есть же шанс? Хоть какой-то? — в отчаянии спросил матшеф.
— Ты не у меня спрашивай, ты у своего интеллектора спроси, он тебе в точности все рассчитает. Как вот это, например, рассчитал. — Он махнул рукой.
Вмешался Аугусто. Казалось, хоть это и невозможно было, что он слушает их, присутствует при их разговоре и терпеливо ждет своей очереди вставить веское слово.
— Вам, конечно, тяжело на все это смотреть, дорогой Федер, — соболезнующим тоном сказал он. — Я понимаю, вам хочется отвернуться. Но вы все-таки взгляните. Вера даже сможет менять позы во время коитусов, к сожалению, минимально менять, но все-таки.
Чтобы хоть как-то уменьшить боль в бедрах, Вера умудрилась повернуться почти на бок. «Зад что надо!» — немедленно прокомментировал огромный мамут. От этого ее правая рука неестественно выгнулась за спину. Пытка, настоящая жестокая пытка. И это было только ее началом. Обе кисти женщины, крепко схваченные хомутами, побагровели. Федер не узнавал лица своей возлюбленной, искаженного от боли — так родственники в первый момент не узнают утопленника. Ее крики разрывали сердце. Господи, подумал Федер, да когда же она потеряет сознание? И тут же догадался, что не сейчас, что ее специально чем-то напоили, чтобы не теряла сознание от боли, — и это значило, что она скоро умрет. Только вот как скоро?
Мамуты между тем принялись демонстрировать возможности изменения позы — Федер и Антон зарычали от злобы при виде этого зрелища. У этих хомутиков, еще именуемых склизерами, есть одна милая и очень полезная для лазания по вертикальной стене особенность — не теряя прочности контакта с любой поверхностью, даже такой, как постель, они могут немного вытягиваться. Мамуты крякнули и стали передвигать ножные склизеры так, чтобы колени у Веры согнулись, а расстояние между пятками осталось неизменным. Казалось, невозможно заорать истошнее и мучительнее, но Вере это удалось.
— Ну все, точно, все кости ей переломали, ублюдки! — сказал Федер.
А Антон, резко отвернувшись, спросил:
— Так, значит, ты не идешь?
— Я ничем не могу ей помочь. Это безнадежно.
— Тогда пойду я. И выключи этот ужас, я уже смотреть не могу!
Федер отключил только звук и нахмурился. Он явно не знал, как успокоить эту истерику своего матшефа, и не понимал, как он сам не впадает в истерику.
— И как же ты собираешься ее освободить? Силой? Тут и вся наша команда ничего сделать не сможет.
— Я давно хотел тебе сказать. О, черт! Я вообще ничего тебе говорить не собирался, но постоянно в мыслях с тобой об этом говорил…
Время от времени они вскидывали взгляды на молчащий экран и в ужасе передергивались — Веру имели по полной программе сексуального садиста, только что на жизнь ее пока посягать не собирались.
— Ну-ну, дальше!
— Времени уже больше нет!
— Время есть, хоть до самого утра. Уж не думаешь ли ты…
— Да, я понимаю. Но смотреть на это… Послушай, Федер! Вся команда на выручку пойти, конечно, не может, даже интеллекторов спрашивать незачем…
— Да уж, вероятность успеха в данной ситуации ноль, можно и не спрашивать, — встрял дежурный интеллектор. — Они там сейчас все настороже, вокруг дома Аугусто собрали лучшие силы. Они ждут как раз нападения. Могу дать полный…
— Отстань и замолчи! Вся команда пойти не может, и ты тоже пойти не можешь, я же ведь понимаю!
— Антон…
— Дай сказать! Ни все вместе не могут пойти, ни ты, ни я, потому что это верная гибель. Единственное в чем есть смысл — если пойду я один. Что я сейчас и сделаю. Я давно уже такие вещи просчитал.
— Не понимаю, — стараясь не глядеть на экран, сказал Федер. — Почему ты, почему именно ты, и с чего бы это тебе в голову пришла идея пострадать за общество?
— Может, это и не самое главное, но так уж получилось, ты извини, я не хотел об этом вообще заикаться — Федер, прости, но… ну я не знаю, так уж получилось, но я твою Веру люблю.
— Что? — Федер не поверил своим ушам.
Для Федера это прозвучало так, как если бы во время землетрясения ему вдруг напомнили, что он забыл закрыть форточку в рушащемся доме.
Огромный мамут беззвучно трахал разевающую рот женщину, с энтузиазмом вбивал ей между ног свою бетонную сваю.
— Ну все, некогда, — вскричал, вскакивая, Антон, — мне пора.
— Нет, подожди! Что ты хотел сказать и на что ты надеешься, милый?! — Федер явно стал нервничать.
Так никогда и не поймет Федер, не примет того, что двигало его матшефом, его первым помощником. Даже в то, что Антон любил его Веру, до конца не поверит. И это недоумение не слишком будет мешать ему жить дальше. Так, одна из многих загадок мира, куда ты попал ненадолго и, по всей вероятности, по ошибке.
Потому что Антон не стал вдаваться в подробности объяснения в своих чувствах и разъяснения своих поступков. Одно понял Федер из нескольких маловразумительных слов своего матшефа — Антон есть на данный момент единственный человек, который без ущерба для общего дела может попытаться спасти Веру. Потому что, даже если это ему и не удастся, люди Аугусто не смогут свалить вину на всех и потому всех покарать.
Как ни странно, только Антон имел хоть очень маленькие, но все-таки реальные шансы попасть незамеченным в дом Аугусто и вытащить Веру оттуда. Тут надо понять Антона, понять так, как, может быть, не понимали его интеллекторы, обязанные понимать его лучше всех. Тут надо понять его преклонение перед Федером и скрытое под ним тайное сопротивление, его безусловное приятие всего, что говорит Федер, и безусловное желание возражать всему, что тот ему говорит. И, наконец, Антоном двигало чувство, что он непременно когда-нибудь совершит настоящий подвиг. И хваленые коррект-куаферы преклонятся перед мужеством обыкновенного математика.
Именно поэтому в редкие минуты отдыха Антон насиловал интеллекторы, пытаясь понять, как можно проникнуть в дом Аугусто, пусть даже полностью мамутами заблокированный, с целью убить этого Аугусто. Он планировал этот шаг с той тщательностью, с какой взломщик планирует проникновение в охраняемый банк и, естественно, безопасный выход из него. Именно поэтому втайне от всех по расчетам и указаниям интеллектора Антон соорудил некое приспособление, которое назвал «иллюзиопроизводитель».
Эта штука представляла собой весьма жесткую конструкцию, надеваемую прямо на голое тело и сковывающую движения лучше всякого медицинского корсажа. Действуя под постоянным контролем одного или нескольких интеллекторов, этот прибор так искажал и преломлял падающий на него свет, что создавал у наблюдателя иллюзию какого-то совсем другого объекта, сходного с одетым в него человеком только габаритами. Мог иллюзиопроизводитель создавать даже иллюзию полной прозрачности, только для этого требовалось много «стрекоз» и контролирующих интеллекторов.
Почему подобные устройства, более грамотно и менее громоздко сделанные, не производились промышленным способом, почему даже куаферы, невидимость для которых чуть не повседневная необходимость, даже не подумали о чем-то более надежном, чем собственная психологическая невидимость, далеко не на всех животных действующая, — загадка и великая тайна. Неизвестно, кто изобрел иллюзиопроизводитель, в архивах сохранилось лишь самое общее изложение идеи. По всей видимости, это был побочный продукт какой-то совсем другой разработки, несомненно, куда более скучной — побочный и многие сотни лет никем не востребованный.
Помимо этого технического устройства, сделанного чуть ли не из обыкновенного любопытства, у Антона имелся и тщательно разработанный план проникновения в дом Аугусто, для чего там в нужных местах постоянно дежурили именно для этого предназначенные «стрекозы».
