Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Научные интересы и ежедневные занятия закономерно привели Базарова к подвигу самопожертвования и к гибели, но ирония судьбы героя состоит в том, что он умирает «не на своем месте». При всем своем уважении к науке и интересе к ней Базаров призван быть не ученым, а политическим борцом, революционером. В спор Базарова с Кирсановым введены прозрачные намеки на то, что Базаров готов принять непосредственное участие в революционном деле.[184] Между Аркадием Кирсановым и отцом Базарова происходит знаменательный разговор о том, каковы надежды, которые невольно возлагают на Базарова близко знающие его люди: «Ваш сын — один из самых замечательных людей, с которыми я когда-либо встречался <…> Я уверен, — подхватил Аркадий, — что сына вашего ждет великая будущность, что он прославит ваше имя <…> — Как вы думаете, — спросил Василий Иванович после некоторого молчания, — ведь он не на медицинском поприще достигнет той известности, которую вы ему пророчите? — Разумеется, не на медицинском, хотя он и в этом отношении будет из первых ученых» (VIII, 319–320). Подтекст этого разговора в обстановке начала 60-х гг. был понятен без комментариев.

Таким образом, смерть Базарова, схожая со смертью Рудина в том, что герой погибает, выполняя не главную историческую свою задачу, похожа и на кончину Инсарова. И здесь революционер умирает «накануне», тогда, когда, казалось бы, люди его закалки и характера могут оказаться необходимыми. Недаром на вопрос Василия Ивановича Базарова о том, на каком же поприще будет действовать его сын, Аркадий Кирсанов отвечает: «Это трудно сказать теперь, но он будет знаменит» (VIII, 320). За этими словами стоит уверенность в том, что в ближайшее время перед Базаровым может открыться возможность активно действовать на арене политической борьбы.

Базаров уходит из жизни, не завершив своей миссии, он не оставляет достойных себя последователей, масштаб его личности столь велик, что рядом с ним все кажутся мелкими, но сама значительность этого героя свидетельствует о том, что подобному характеру предстоит еще сыграть свою роль в исторической жизни страны.

Разгром демократических сил в 1862–1863 гг., аресты, расправа с Чернышевским, которую пытались оправдать либералы типа Кавелина, означали поход всех «охранительных» сил общества против деятелей базаровского типа. Тургенева новая волна реакции больно поразила, и это проявилось прежде всего в его творчестве, в разочаровании в историческом прогрессе, которое звучит в произведениях писателя, последовавших за романом «Отцы и дети».

Действие романа «Дым» (1867) относится к 1862 году — году появления «Отцов и детей», действие «Нови» (1876) — к 1868 году. Оба романа изображают политические обстоятельства эпохи, и оба они выражают разочарование в плодотворности политической деятельности. Это разочарование прежде всего проявляется в отношении писателя к среде, причастной к политике правительственных верхов. Уже в «Накануне» Тургенев выразил свое скептическое отношение к идеалу современного либерального администратора, в «Дворянском гнезде» и «Отцах и детях» этот мотив получает менее тщательную, но своеобразную художественную разработку, в «Дыме» и в «Нови» скептицизм перерастает в ненависть и презрение. Тургенев выступает здесь не только как аналитик, но и как гневный обличитель и сатирик. Однако и среда, представляющаяся писателю средоточием политического протеста (в «Дыме» в особенности), не рисуется как способная выдвинуть полезных, исторически значительных деятелей. На ней лежит печать измельчания, оторванности от народа, авантюризма.

В «Дыме», а затем и в «Нови» меняется характер романа Тургенева, и, как всегда в творчестве этого писателя, форма произведения отражает характер описываемой действительности и героя, который стоит в центре произведения и трактуется как герой времени. В «Дыме» центральный герой не «муж рока», не личность, представляющая эпоху, а рядовой — «рутинный» дворянин. За это читатели и критики, привыкшие извлекать из романов Тургенева приговор своему поколению, выраженный через образ героя, подвергли писателя новым нападкам. Поставив такой персонаж в центре произведения, Тургенев сделал по сути дела роман «безгеройным». При этом он несомненно понимал, что у читателя его романов уже сформировалась прочная «привычка» их восприятия и что «безгеройность» будет резко бить по этой привычке, обратит на себя внимание. Надо думать, что такое воздействие его романа на читателя входило в его расчет. Отсутствие героя было формой выражения авторского отношения к эпохе.

«Дым» представлял собою роман-памфлет. Трагическая его сатиричность передавала глубокую грусть автора, расставшегося с надеждами на политическое возрождение страны, на демократизацию ее строя, которые он питал в преддверии реформ. Беспощадное осуждение людей новой эпохи воспринималось как напоминание о типе Базарова, о трагической судьбе лучших представителей этого типа — Добролюбова и Чернышевского — и выражало последовательно отрицательное отношение писателя к реакции, парализующей развитие в обществе свежих творческих сил.

Критика и сатира — задача романа, в осуществлении этой задачи Тургенев видит свою верность духу времени.

Характерно, что действие нового романа Тургенев «вынес» за границу. И в «Рудине», и в «Накануне» герои оказывались за границей, но если в этих романах они несут на арену международных конфликтов, европейских социальных и национально-освободительных боев свое милосердие и свой жертвенный братский порыв, в «Дыме» герои «экспортируют» реакцию, зараженную атмосферу высших правительственных кругов императорской России и незрелость «мятущейся» эпигонской мысли, лишенной смелости и самобытности, которая была присуща Базарову.

Тургенев менее всего был способен, подобно другим либералам, прощать правительству реакционный террор.

Рассматривая современную политическую жизнь как «дым», бесполезный и бессмысленный, писатель видит, что этот «дым» проникает во все поры существования общества и человека — и сама жизнь делается эфемерной, как «тень, бегущая от дыма». «Сомнение во всем», которое, по словам Толстого, было «выражено и трогательно, и прелестно в „Довольно“»,[185] пронизывало и роман Тургенева «Дым». Этот лирический пессимизм романа более любых политических деклараций раскрывал, как дороги писателю были социальные завоевания его народа, важнейшим из которых он считал отмену крепостного права — результат длительной борьбы всех передовых сил русского общества — и активизацию открытой идейной борьбы. Поэтому-то новый наплыв реакции, правительственные контрреформы так глубоко поразили его.

Однако скептические настроения, которые занимали большое место в переживаниях Тургенева в конце 60-х гг., не составили главного элемента творчества писателя и в этот период. В романе «Новь» героическая тема в характерном для Тургенева общественно-историческом аспекте снова звучит, и скептическое разочарование отступает перед нею. Как и в «Дыме», в «Нови» политические убеждения героев составляют основу их характеристики. Писатель не организует действие вокруг героя, как прежде. Народничество, зарождение которого он наблюдает, не дает, как ему кажется, материала для построения образа, равного Базарову.

Тургенев уловил, что именно в это время остро встал вопрос о роли сильной личности в движении, которым охвачен широкий круг молодежи. Тема власти и подчинения разрабатывалась им в 60-е гг. в связи с вопросом о народных религиозных движениях. В «Нови» тема народа и его отношения к протестующему герою ставится открыто политически. Писатель не верит в то, что политические выступления народников поддержит крестьянство, и видит в этом главную трагедию народничества. Вместе с тем, резко сатирически рисуя стоящих у власти чиновников, благополучных помещиков, реакционеров, толкающих правительство на расправу с молодежью, Тургенев показывает, что все бескорыстные и честные люди, особенно люди молодые, не могут примириться с ложью жизни верхов общества, с социальной несправедливостью, что они закономерно и неизбежно сближаются с крутом революционеров.

вернуться

184

См.: Бялый Г. Роман Тургенева «Отцы и дети». М. — Л., 1963, с. 57–65.

вернуться

185

Толстой Л. Н. Полн. собр. соч., т. 63. М., 1934, с. 150.

46
{"b":"109844","o":1}