У писателей-демократов речь идет не просто о пошлости человеческой личности, о зверинце нравственных уродов. У них появилась очень важная идея разрушения личности под воздействием «свинцовых мерзостей». И речь у них идет не о нравственном всеобщем оздоровлении как средстве исцеления. Наиболее проницательные из них говорят о необходимости коренного пересоздания всего механизма социально-экономических отношений. Проблемы нравственности, вопросы психологические приобрели у них новое содержание и новое толкование. Раскрыв непосредственную зависимость знаний, чувств и поведения от повседневного жизненного опыта, беллетристы-демократы показали, что социально-экономическая действительность их времени, господствующие правила морали враждебны истинно человеческому, они не воспитывают, а разрушают человеческие свойства. Психологизм приобрел у шестидесятников непосредственно социальное содержание, материалистическое истолкование, а в некоторых случаях получил и социалистическое озарение. В «диалектике души» их интересует не внутренняя логика и сцепление элементов саморазвивающегося мышления и чувствования, а прямая зависимость душевных движений, как и поведения, от повседневных, будничных обстоятельств жизни. В повествовании беллетристов новой школы огромную роль играет исповедь героя, в которой показывается, как школа жизни «воспитывает» — уродует человека. Поэтому важное значение у них приобретают автобиографический жанр, дневник, в основе которых — та же история личности в «одуряющей жизненной обстановке» (Левитов), под воздействием «неотразимо-гнетущих обстоятельств» (Воронов).

Некоторые из писателей-разночинцев, особенно Решетников и Г. Успенский, раскрывают смутный, инертный, стихийно-бессознательный внутренний мир своих героев, их наивные упования и иллюзии, предрассудки и заблуждения. Эта сфера внутренней жизни бедняка почти не была знакома предшественникам демократического течения 60-х гг. Только Некрасов в «Петербургских углах» и Салтыков в «Запутанном деле» коснулись этой незнакомой и малодоступной сферы. Разночинцы 60-х гг. не ограничились изображением лишь стихийных чувствований и неосознанного отношения к жизни. Они обратились и к воспроизведению разнообразных форм роста самосознания. Сочетание того и другого является главным предметом психологического анализа у Решетникова и Глеба Успенского.

Учение о «человеческой природе», разработанное русской революционно-демократической и социалистической мыслью, органически вошло в прозу писателей-демократов, служило им руководством в оценке положения человека в условиях эксплуататорского общества. Здесь значительным было идейное влияние Писарева, который в статье «Реалисты» (1864) требовал от писателей изображения «несовершенства жизни», «громадного мира неподдельного человеческого страдания, который со всех сторон окружает нас сплошною темною стеною».[106] В статье «Посмотрим!» (1865) Писарев высказал мысль о том, что искусство должно показывать, как эксплуатация пагубно влияет на весь физический и духовный облик труженика, искажает всю его натуру. Данные идеи не только теоретически оплодотворяли демократическую прозу, они требовали от писателей разработки новых способов и средств изображения человеческого характера и обстоятельств.

Не все представители рассматриваемой плеяды сумели подняться на высоту революционно-демократической идеологии и оказаться в роли глубоких последователей или единомышленников Чернышевского и Добролюбова в сфере политического или философско-материалистического мировоззрения. Речь идет о единстве лишь основ их разночинно-демократического мировоззрения, что предполагает наличие разнообразных и значительных оттенков в нем, разный его уровень. Помяловского и Воронова, например, можно с полным основанием признать учениками Чернышевского, имея в виду не только их личные заявления по этому вопросу, но и проблематику их прозы, тенденции ее развития. Главы незавершенного романа «Брат и сестра», а также и предсмертный прозаический этюд «Андрей Федорович Чебанов» (1863) свидетельствуют о вызревании революционно-демократической идеологии Помяловского. Слепцов выступает единомышленником Чернышевского, вполне сложившимся, зрелым революционным демократом, социалистом, организатором Знаменской коммуны, задумавшим написать социалистический роман «Остров Утопия». Легко заметить связь некоторых мотивов первой части «Разоренья» Глеба Успенского с романом Чернышевского «Что делать?» в вопросах этики, «философии жизни» у трудящихся (томление Веры Розальской и Нади Черемухииой в «подвале» и «мертвом доме», противопоставление трудовой жизни паразитизму). В романе Решетникова «Свой хлеб» разрабатываются проблемы, которые волновали и революционных социалистов-просветителей (облагораживающее значение труда, реальные радости и реальные горести трудового народа, его пробуждение, борьба за независимость женщины).

Мировоззрение Н. Успенского 60-х гг. почти не соприкасалось с той революционно-просветительской философско-политической программой, которая была знаменем вдохновителей «Современника». Но как писатель он подошел к народной жизни с такой стороны, которая объективно оказалась принципиально важной в обстановке революционной ситуации. В программной статье «Не начало ли перемены?» (1861), посвященной сборнику рассказов Н. Успенского, изданному в 1861 г. Некрасовым, Чернышевский показал, что заслуга автора этого сборника состоит в том, что он впервые в истории русской литературы ярко и с исчерпывающей откровенностью выставил перед читателем коренную причину «тяжелого хода» народной жизни — ее следует искать в самом народе. Писатель говорит о народе всю суровую правду, смело сосредоточивая главное свое внимание на его коренных недостатках. Он берет массу дюжинного и бесцветного народа, действующего по привычке и машинально, согласно принципу «так заведено». Конечно, говорит Чернышевский, «инициатива народной деятельности» заключена не в этих безличных представителях народа и по ним нельзя судить о его способностях, но их «изучение все-таки важно, потому что они составляют массу простонародья, как и массу наших сословий». «Инициатива, — подчеркивает критик, — не от них; но должно знать их свойства, чтобы знать, какими побуждениями может действовать на них инициатива». В дальнейших своих суждениях Чернышевский не только раскрывает возможные пути воздействия людей инициативы на серую и инертную массу народа, но и выражает уверенность, что этот народ в нужную минуту может стать активной силой.[107]

Следовательно, в рассказах Н. Успенского заключается такой внутренний потенциальный смысл, который давал возможность Чернышевскому поставить одну из основных задач русской революционной демократии в обстановке революционной ситуации. Статья Чернышевского заключала в себе общий, далеко идущий программный смысл. Единство проблематики литературно-эстетической и проблематики революционно-политической — вот что прежде всего характеризовало статью Чернышевского. Естественно, что он имел в виду не только сборник рассказов и очерков Н. Успенского, этот первый и весомый вклад разночинцев в литературу. Автор статьи «Не начало ли перемены?» обобщил в определенном аспекте опыт литературного движения предшествующей эпохи, развивавшейся под знаком Гоголя и его последователей, и поставил вопрос (он был подсказан не только Н. Успенским, но и творчеством Некрасова) о необходимости такой новой фазы (после Гоголя) в развитии русской литературы, которая способствовала бы пробуждению в народе «энергических усилий, отважных решений».