– Моя жизнь была далеко не легкой, вы ничего не знаете обо мне, – возмутилась я, но тело мое слишком ослабло и утомилось во время поездки, было истерзано холодом здесь, и я с трудом услышала свои слова сама.

– Я знаю достаточно о тебе. Если ты будешь слушаться меня, то все наладится, если же ты будешь упорствовать, стараясь остаться испорченной молодой леди, то в конечном счете жизнь станет невозможной для тебя. Я хочу очистить тебя, понимаешь? – Эмили замолчала, ожидая ответа.

– Да, – сказала я, – но утром я отправлю запрос о своих вещах, мне они нужны, – настаивала я, – Лютер должен меня отвезти.

– Лютер не может отвлекаться на ерунду. У него есть свое дело, и ему было достаточно трудно вырваться, чтобы привезти тебя. Ему нужно теперь работать допоздна, чтобы наверстать упущенное. На этом все, – она приблизилась к кровати. – Я не хочу, чтобы ты общалась с Шарлоттой или ободряла ее, обращала внимание на ее глупости. Ты не должна обращать на нее внимание, – предупредила она. – Не слушай той чуши, что она несет.

– Что с ней? – поинтересовалась я.

– Она тоже была рождена вне брака, она результат одного из сексуальных помешательств моего отца. В результате она – идиотка. Я держу ее только потому, что у нее просто нет другого места, куда пойти. Кроме того, отдавать ее в приют, значит позорить нашу фамилию. Что есть – то есть, – добавила она, – теперь ты хоть знаешь, что ожидать. – Прежде чем я успела ответить, Эмили задула лампу, вышла, плотно закрыла дверь, оставив меня одну в полной темноте. Я зарыдала. Возможно, Эмили права, думала я, возможно, действительно на мне тяжкий грех. Да, конечно, поскольку я оказалась так близка к аду на земле.

– Дети в школу собирайтесь, петушок пропел давно, поднимайтесь, одевайтесь… – услышала я чье-то пение.

Нехотя открыв глаза, я обнаружила, что бутылка, лежащая возле моего живота, остыла, и мои мускулы свело от холода. Я выбралась из-под одеяла, открыла дверь, но никого там не обнаружила. Приснилось что-ли?

– Кто там? – Я вернулась в комнату, еще довольно темную, хотя свет пробивался из окна в коридоре. – Кто там? – спросила я, по интонации в принципе уже догадавшись. – Шарлотта?

Она вошла, волосы все так же были сплетены в две толстые косы, теперь на ней было розовое платье, подпоясанное как всегда желтыми лентами. Башмаки отца она так и не сняла.

– Эмили послала меня, чтобы проводить вас к завтраку, – и добавила, делая как можно серьезней лицо, – кроме того, – ее лицо расплылось в улыбке, – сегодня мой день рождения.

– Да? Очень приятно, поздравляю.

Вся моя спина то ли от холода, то ли от невозможности удобно лечь на узкой кровати онемела. На стенах виднелся иней. Пол был настолько холодным, что казалось, будто опускаешь ноги в ледяную воду. Дрожь в руках я не могла унять. Шарлотта смотрела на меня и улыбалась.

– Сколько вам сегодня исполнилось?

Ее улыбка стала смущенной.

– Ох, это не хорошо, нельзя у дам интересоваться возрастом. – И добавила голосом мисс Эмили: – Этого не допускает этикет.

– Извините.

– У нас сегодня будет пирог, и вы будете петь, поздравляя меня. У нас будут гости, соседи, кузены и люди из далекого Хадливилла. Даже Линчбург!

– Это очень хорошо, я обязательно подготовлюсь. – Я зажгла керосиновую лампу и направилась с нею в ванную. – Я скоро буду.

Дверь подалась с трудом, но когда я увидела помещение, то подумала, лучше было бы не открывать. Ванная состояла из маленькой, в ржавых пятнах раковины и расколотого унитаза. Мыло лежало на сливном бачке. Темно-серое полотенце и такая же простынь висели на деревянной вешалке. Но не было зеркала, не было ванны, не было душа. На полу был ядовито-желтый линолеум, порванный по углам и возле унитаза.

Я закрыла за собой дверь и с содроганием вошла. Я попробовала открыть кран для горячей воды, но потекла холодная коричневая жижа, попробовала спустить ее, но безрезультатно. Не было никакого выбора. Я намочила лицо и воспользовалась ужасным мылом. Расчески не было. Гребенка лежала у меня в косметичке вместе с вещами, конфискованными мисс Эмили вчера. Я пригладила пальцами волосы, при этом почувствовала, какие они грязные, и вышла из ванной.

Шарлотта сидела на кровати, сложив на коленях руки и улыбалась мне. Ее комплекция была мягче, чем у мисс Эмили, на щеках играл румянец.

– Вы бы лучше не тратили столько керосина, сказала она, – Эмили будет недовольна и не выдаст больше, – предупредила Шарлотта.

– Это ужасно, – закричала я, – оказаться в комнате без окон, с маленькой керосиновой лампой, да здесь еще и керосин нормирован!

Шарлотта с ужасом посмотрела на меня, ее глаза от удивления расширились, приложив палец ко рту, она покачала головой.

– Эмили считает, что расточительность – дорога в ад. Дьявол так заманивает нас в свои сети. Она считает это одним из самых больших недостатков. Так мне говорила Эмили.

– Но Эмили не права, я знаю, что она не права, – возразила я.

Шарлотта пристально посмотрела на меня, в ее глазах я прочла полное непонимание причин моего гнева. Внезапно ее лицо изменилось, и она напомнила мне маленькую девочку, решившую доверить тайну. Шарлотта посмотрела на дверь, нет ли за ней кого, и приблизилась ко мне.

– Где ты прятала всю ночь младенца?

– Младенца? Какого младенца?

– Младенец, – сказала она улыбаясь, – младенец кричал, и я пошла, чтобы дать ему молока, но когда добралась, он уже исчез.

– Исчез? Чей младенец? Я не слышала никакого младенца.

– Давай спустимся на нижний этаж, – сменила тему Шарлотта, – еда остынет, а Эмили обвинит во всем нас.

Она подошла к двери. Я выключила лампу, хотя, если бы она осталась гореть, трагедия не велика.

Я последовала за Шарлоттой. Она шла короткими, быстрыми шагами, когда спускалась по лестнице, ступала на каждую ступень, придерживая как гейша рукой платье.

Теперь сквозь окна просачивался скудный свет, и я могла рассмотреть дом лучше, чем вчера вечером. Я поняла, что это крыло не использовалось в течение ряда лет. Паутина висела на потолке, стенах и люстрах. По сторонам стояли дубовые скамьи, слишком неудобные, чтобы на них сидеть, и кресла, обтянутые материей, словно для сбора пыли. Через каждый ярд висели старинные картины, в основном южные классические пейзажи: хлопковые поля, плантатор, сидящий на большой белой скамье и осматривающий свои владения, портреты молодых женщин с зонтиками, разговаривающими с молодыми людьми на больших зеленых лужайках или возле пруда. В главном холле на стенах висели портреты предков Викторианской эпохи, женщины в темных одеждах, с волосами, убранными назад, неулыбчивые мужчины и строгие, явно позирующие дети. В конце холла стояли сломанные напольные часы без минутной стрелки. Когда мы достигли лестничного пролета, я увидела в противоположном конце коридора западного крыла мисс Эмили.

Коридор был более чистым и ярким, картины висели повсюду. Эта сторона, подумала я, лучше всего освещается солнцем. Почему я не живу здесь?

Шарлотта изредка останавливалась и оборачивалась, чтобы убедиться, что я не отстала. Бестолковая суета напоминала мне больницу, но что делать? Ведь Эмили отобрала у меня одежду, я бежала, стараясь не отстать от Шарлотты. Первая комната, куда мы вошли, оказалась столовой с длинным темным дубовым столом и десятью стульями. В центре лежал коричневый ковер, окна были огромными, помещение на редкость хорошо освещалось. Над столом висела огромная люстра. Под стать темному дубовому столу в углу стояли большие керамические фигуры, некоторые даже ценные.

– Пошли быстрее, – сказала Шарлотта.

Я последовала за ней на кухню. Она, наверное, была пристроена к зданию позже, но вместо водопроводного крана стоял ручной насос. Были там плита, шесть стульев по углам и множество железных горшков. Окна были завешены хлопковыми белыми занавесками. Холодильник был старинным, ледяным. На столе стояли ящики для посуды и хлеба. Мисс Эмили усердно трудилась в дальнем углу. В окно можно было разглядеть заднюю часть дома, вагончик для угля и старый сарай.