Франц вышел из-за стола и прилег на расстеленный на полу коврик. Затем он кинул Брысе кусочек сосиски. Она посмотрела на меня, но я лишь пожала плечами. Тогда она привстала и сделала первый, малюсенький, шажок в сторону Франца.

Вытянув шею, она пыталась обнюхать загадочного псих-олога, который почему-то лежал на полу и метал в нее сосисками, но расстояние было слишком большим. Брыся неуверенно посмотрела на меня, но я даже бровью не повела. Тогда она медленно двинулась к Францу, переставляя дрожащие лапы. Дойдя до его ботинка, она вернулась, пятясь задом, на исходную позицию и, не отрывая взгляда от лежащего на полу мужчины, стала быстро-быстро поглощать кусочки сосиски, которыми было усеяно уже почти два квадратных метра.

— Все ясно! Синдром питомника! — лежа на полу, торжественно провозгласил Франц.

Он поднялся, отряхивая брюки, и пошел к столу. Брыся в панике метнулась под мой стул и затаилась в складках плаща. Я ждала разъяснений.

— Ирина, а знаете ли Вы, откуда берут начало собаки? — серьезно спросил меня Франц, заполняя очередной формуляр.

— От волков! — ответила я, почувствовав себя первоклассницей. — А что?

— А то, — продолжил Франц, — что волчата социализируются до четырех месяцев. Все то, что мать позволит им увидеть в этот период, не несет для них ни малейшей опасности. Это, в основном, члены стаи, мелкие животные, птицы, насекомые и прочее. То, что опасно, волчата увидят потом. Это механизм защиты, генетически унаследованный собаками. Вы говорили, что Бриссъя до семи месяцев росла в питомнике. Она крепко усвоила, что только члены ее стаи, а также владельцы питомника не представляют для нее опасности. Судя по тому, что Вы рассказали, дети в эту категорию не входят.

— Не входят! — вставила Брыся, высунув морду из-под стула. — Я их и в дом-то не пущу, не то, что в катигорию!

— И что же делать? — с надеждой спросила я. — Это можно исправить?

— Конечно! — Франц убедительно кивнул. — Синдром питомника — это как иммиграция. Отличие только в том, что мы, люди, это осознаем. Согласитесь, что быть внезапно вынутым из нашего собственного питомника, где каждый камень был знаком, не так-то просто. Надо все начинать сначала. Язык, социум, друзья, профессия, работа…

Я кивнула. Действительно, очень похоже.

— Вернемся в Бриссъе, — продолжал Франц. — Надо сделать так, чтобы каждый незнакомый человек показывал ей, что он не представляет для нее никакой опасности. Даже наоборот, что его появление для нее крайне желательно! Если положительное подкрепление станет регулярным, вы быстро увидите прогресс. И обязательно хвалите ее, когда она не боится и не лает. Собаки, к счастью, быстро обучаются, но учтите, она никогда не будет безоговорочно доверять ни незнакомым людям, ни незнакомым собакам.

— Что ж, — вздохнула я, — будем над этим работать. Но что нам делать со сном?!

— А где она спит? Точнее, не спит?

— На диване в гостиной.

— Т-а-ак… У вас есть клетка-переноска?

— Есть! — опять вставила Брыся. — Я в ней сидела в сама-лете!

— Да, есть, — ответила я, не обращая внимания на Брысины комментарии.

— Научите ее спать в клетке! — воскликнул Франц. — В природе так: чем меньше нора, тем выше безопасность. Много пространства вокруг во время сна вызывает у животных естественную тревогу. А как научить, я вам сейчас объясню…

Мы проговорили почти час. Франц распечатал для меня кое-какие инструкции, я выписала чек за консультацию. Мы пожали друг другу руки: Франц — ободряюще, я — с надеждой.

— Не забудьте, — сказал он, открывая дверь, — главное — это положительная мотивация, которая должна следовать незамедлительно, я подчеркиваю, незамедлительно за правильным поведением.

— Спасибо, мы попытаемся, — кивнула я. — Я вам позвоню через месяц, доложу о результатах…

Итак, я выяснила причину поведения Брыси и знала, как ей помочь. Теперь передо мной стояла нелегкая задача: вовлечь в процесс ее социализации всех окружающих нас людей.

Французы любят собак, но настоящих «собачников» среди них единицы. Хоть собака и является здесь членом семьи, при появлении каких-либо сложностей ей легко находят другого хозяина, отдают в приют или усыпляют. Сначала меня это шокировало, но когда я узнала, что трудных подростков и стариков здесь тоже часто сдают в интернаты, я поняла, что заботу о ближнем они понимают как что-то совершенно отдельное от себя, возложенное на государство или добровольцев. И это не имеет никакого отношения к любви. Это ни плохо, ни хорошо. Это — так.

На обратном пути Брыся все время молчала и смотрела на меня несчастными глазами.

— Брыся, что такое? — не выдержала я.

— А чего он сказал, что я буду теперь в клетке спать? — жалобно протянула она. — Я хочу спать с тобой!

— Понимаешь ли… — я почесала ей ухо, не отрывая взгляда от дороги. — Я тебе объясняю уже целый месяц, что вместе нам спать никак нельзя. Поэтому надо тебе учиться спать одной, точнее, я буду тебя этому учить.

— Как это — учить спать? — удивилась Брыся. — Чему тут учить-то? Хлоп — и спишь!

— Ты-то, может, и «хлоп»! — возмутилась я. — А я вот совсем не «хлоп»! Кроме того, я сказала — не учиться спать, а учиться спать одной. А учить я тебя буду с помощью положительной мотивации.

— Мати-вации? — наморщила лоб Брыся. — Это что еще такое?

— Это когда ты делаешь что-то, потому что сама этого хочешь, а не потому, что тебя к этому принуждают.

— А куда ты ее будешь класть, эту мати-вацию?

—?

— Ну, она же положительная, значит, ее нужно куда-нибудь положить. Вот я и спрашиваю, куда ты ее будешь класть?

— Прямо тебе в рот! — рассмеялась я.

— Как это — в рот? — заволновалась Брыся. — И зачем?!

— А вот приедем домой, там и узнаешь!

— Ну, м-а-а-ама! — заныла Брыся. — Я хочу сейчас!

— Брыся! — сказала я специальным педагогическим голосом. — Это очень большой секрет! Я тебе его, конечно, открою, но только дома и только при условии, что ты не будешь виснуть у меня на руке, которой я переключаю передачи.

— А ты скажи мне сейча-а-ас, а я тебе обещаю, что не буду ви-и-иснуть! — продолжала ныть собака, сползая с моей руки.

— Нет, Брыся! — сказала я твердо. — Если хочешь узнать секрет, терпи до дома.

— Ладно, — смирилась Брыся, — а можно, я хотя бы положу голову тебе на колено?

— Можно, только не жуй, пожалуйста, мои пуговицы…

Так мы доехали до дома. Едва войдя в дверь, Брыся помчалась в гараж, рассматривать клетку, а я пошла на кухню чего-нибудь перекусить. Через несколько минут она прибежала ко мне и стала нетерпеливо переминаться с ноги на ногу, всем своим видом показывая, что надо жевать гораздо быстрее.

— Брыся, — сказала я, — я прекрасно понимаю, что тебе очень хочется узнать про положительную мотивацию, но я сначала поем.

Она показала мне язык и умчалась обратно в гараж. Я спокойно доела бутерброд и пошла следом. Увидев, чем она занята, я покатилась со смеху: пытаясь открыть запертую дверцу, она отгрызала держащий ее пластиковый запор. Работа явно подходила к концу.

— Сейчас снизу догрызу, — прошепелявила Брыся, увидев меня, — и сверху начну. Я только хотела посмотреть, может, эта мати-вация там, внутри?

— Пошли лучше учиться, — рассмеялась я. — Только давай сначала перенесем клетку в гостиную.

Мы торжественно установили ее посреди гостиной, и я постелила внутрь Брысин меховой коврик.

— А где же мати-вация? Где-е-е? — заныла Брыся, заглянув в клетку.

— Видишь сыр? — я показала ей кусок сыра, который остался от бутерброда.

Она сглотнула слюну.

— Если хочешь его получить, иди в клетку!

Брыся, не раздумывая, запрыгнула внутрь, и я дала ей сыр.

— Вкусно! — донесся изнутри ее голос. — А еще?

— Вот видишь, — сказала я, — ты теперь даже выходить оттуда не хочешь. Это и называется «мотивация».