Строгая морковь (Ярослав Смеляков) Не в смысле каких деклараций, не пафоса ради, ей-ей, мне нравятся серые зайцы – те золушки наших полей. Мне праздника лучшего нету, чем видеть опять и опять – по этому белому свету тот заяц идет погулять. Ни шелка на нем, ни шевьота. Ни юбок на нем, ни рубах. Как красный колпак санкюлота – морковка в суровых зубах. Не плод экзотический юга, чья дряблая кожа пестра, – а скромная дочь огорода, больших удобрений сестра… Но грозный, как тень трибунала, сидит на своем чердаке охотник в коротеньком платье, с кулацким обрезом в руке. Он зайца в ловушку заманит, морковку его отберет. Он с этою целью ложится и с этою целью встает. Но вы понимаете сами – я зайца в обиду не дам. Высокую чашу питанья я с ним разделю пополам. Я дам ему, может, рублевку из малой получки моей – пусть купит другую морковку, какая еще покрупней. Я буду доволен, по сути – была бы у зайца всегда в железной домашней посуде красивая эта еда! Прощание с Ленькой Зайцевым (Булат Окуджава) Словно бы на зависть грустным арбатским мальчикам, арбатские девочки, безнадежно влюбясь, Леньку Зайцева называли ласково зайчиком – ваше высочество, говорили, и просто князь. А когда погулять выходил он с черного хода, сто прелестных охотниц выбегали из своих засад, розовые лошади били крылами, начиналась охота, из которой никто не старался вернуться назад. А они в него корочкой, видите ли, поджаристой, пирогом с грибами – в семейный, извините, круг. А он на плечо шарманочку – и пожалуйста, потому что шофер в автобусе – его лучший друг. А он на свои на рыжие, как порфиру, фуражку. А он их сам, понимаете, убивал. И последний троллейбус развозил по Сивцеву Вражку ситцевых девочек, убитых им наповал. Плакала на Смоленской флейта, лесная дудочка. Бил на Садово-Кудринской барабан любви. Ночь опускалась, короткая, как мини-юбочка, над белыми дворниками, изящными, как соловьи. И стоял, как замок отчаянья, арбатский дворик, жалуясь, печалуясь, безнадежно моля… Плачьте, милые девочки, пейте паригорик! Пейте капли датского короля! Ключик (Владимир Соколов) Был дождик в полусне, канун исхода. Был зайчик на стене, была охота. Был дачный перегон, грибы, сугробы. Варили самогон. Зачем? А чтобы. Варили вермишель. Когда? Вначале. Когда еще – Мишель, ау! – кричали. Меж всех этих забот, охот, получек, он был как словно тот скрипичный ключик. Он смутно различал сквозь суть причины концы иных начал, иной кручины. Диван вносили в дом, тахту с буфетом. Но суть была не в том, а в том и в этом. И пусть он не был тем, а все ж заметим, что был он между тем и тем, и этим. Он частью был всего, что было тоже. А впрочем, ничего. Возможно все же. Не в соли соль Сонет (Новелла Матвеева) Окрошка вышла замуж за кисель. Кастрюлю в жены взял чревоугодник. А заяц только сел на карусель, как тут же застрелил его охотник. Охотник, был он малый не отсель, к тому же – бонвиван и второгодник. Марсель Марсо писал о нем в Марсель Марселю Прусту: «Плут и греховодник!» Известно всем, что черное бело и нужен бас, чтоб сочинить побаску. Но заяц ест охотничью колбаску охотней, чем толченое стекло. Не надо прятать соль на антресоли: не в соли – соль, когда в ней нету соли! |
