Элегия на смерть Джона О'Грэя, достопочтенного зайца, эсквайра (Самуил Маршак) Меж речкой Твид и речкой Спей Где вереск и все прочее, Жил бедный заяц Джон О'Грэй, Отец семьи и прочее. Хоть был лишен Наш бедный Джон Чинов, наград и прочее, Зато был шерсти не лишен, Хвоста, ушей и прочее. Однажды, три-четыре-пять, Позавтракав и прочее, Он в рощу вышел погулять И, так сказать, все прочее. Он был не в бархат разодет, Как тот бездельник Билли – Берет с пером и старый плед Его одеждой были. При всем при том, При всем при том С бездумною отвагой Махал он весело хвостом, Как пикой или шпагой. Но у развилки трех дорог, Где ельник и все прочее, Его охотник подстерег И застрелил и прочее. Он взял себе берет и плед, А пух и прах О'Грэя Трактирщику за шесть монет Он продал не жалея. А тот из Джоновых костей Сварил бульон и прочее И этим потчевал гостей Под крепкий эль и прочее. Но все, кто ели тот обед, И все, кто Джона ели, Не о трактирщике, нет-нет, Не об охотнике, о нет – О Джоне песню пели. Вот так под старых кружек звон, И шутки, и все прочее Был воскрешен наш добрый Джон, Отец семьи и прочее. И с той поры уж сколько лет, Как бы воскресший из котлет, Из супа и все прочее, Он на земле живет опять И раз-два-три-четыре-пять Выходит в рощу погулять И, так сказать, все прочее. Маленький Гулливер
(Михаил Львов) Чтоб зайцем стать – не надо им родиться как стать рагу – не надо быть рагу. Не собираюсь в зайца превратиться, но бить по зайцу – тоже не могу! Напрасно зайцефобы-зайцегубы ехидно морщат маленькие губы! Напрасно зайцеловы-зайцестрелы в меня пускают маленькие стрелы! И вовсе зря иные зайцефилы в меня втыкают маленькие вилы, свои мне предлагают постулаты, как надевают маленькие латы, и маленькую должность, и в придачу мне предлагают маленькую дачу. Мне ведом путь, который им неведом: не зайцеедом быть, а зайцеведом! И пусть погибну я от зайцелюбья – но, зайцелюб, останусь зайцу люб я! Испытание на преодоление (Михаил Луконин) Уезжаю на Волгу единственную, на единственной «Волге» уезжаю к себе на дачу – замирая от жалости, на трудной волне веду передачу. Губами отвыкнувшими сложно вздыхаю: – За что вдруг убили? За что вдруг сгубили зайца, почему не ласкали его, почему не любили? – Помню заплески гордой радости, в конце декабря ушедшего года, когда погулять он вышел, а вы его подняли над землею, подняли и не опустили, и он не выжил. Лестью заманили, мягкой смертельной опасностью – незавидная участь. Он тончал и мельчал, все обдуется, думал, прояснеет, но рывок ослабел, потерял прыгучесть. Так это зовется? Так пишется? Это и есть? Как же это такое? Странно все-таки, его убили, а мне из него – жаркое? А мне эти клочья кошмара, пересвет непоседливой живости, громоздится на блюде? Не маните, не надо, глазами в глаза не дразните, слышите, люди? Все равно я не стану есть его – не ждите такое увидеть! Ну, разве что самую малость, отведаю, чтобы вас не обидеть. Худого слова вам не скажу, огорчать вас отказом не стану. Ну, ладно, поставьте – я сам достану. Полезные советы (Станислав Куняев) Лицо должно быть со щеками, с клыками быть обязан рот, чтобы летела шерсть клоками, когда охотник зайца жрет. Охотник должен быть поджарым, иметь ружьишко за плечом. А заяц должен быть поджарен и хорошенько запечен. Ведой не будет роковою – пришить к жилетке рукава. Должна быть шея с головою и не пустою – голова. Солист не должен петь дуэтом. Кларнет не должен быть трубой. Поэт обязан быть поэтом. Я должен быть самим собой. |
