С недавних пор он стал замечать и другие признаки ее недовольства — неопределенные, как и раньше, но явно тревожные. Как-то раз морозным зимним утром, когда он одевался при колеблющемся свете свечи — из неплотно пригнанного окна тянуло холодом, — Зена, еще лежавшая в постели, неожиданно нарушила молчание.

— Доктор не велит мне оставаться без помощи, — произнесла она своим всегдашним унылым тоном.

Он думал, что она еще спит, и при звуке ее голоса невольно вздрогнул, хотя и знал за женой привычку подолгу молчать, а потом ни с того ни с сего разражаться какой-нибудь речью.

Он обернулся и посмотрел на нее. В темноте контуры ее тела едва обозначались под ватным одеялом, а остроскулое лицо на белой подушке казалось тусклым и серым.

— Как это без помощи? — в недоумении повторил он.

— Ты же говоришь, что прислугу нам нанять не на что, а Мэтти-то не вечно здесь будет жить.

Фром снова повернулся к ней спиной, взял бритву, выпятил щеку и наклонился, пытаясь поймать свое отражение в мутном зеркале над умывальником.

— Где же ей еще жить, по-твоему?

— Возьмет да замуж выйдет, — протянула Зена.

— Пока она тебе нужна, никуда она отсюда не денется, — возразил он, энергично выскабливая подбородок.

— А я не желаю, чтоб люди говорили, будто я стою поперек дороги бедной девушке, мешаю ей выйти за такого самостоятельного парня, как Деннис Иди, — возразила Зена тоном обиженного самоуничижения.

Метнув в зеркало сердитый взгляд, Итан запрокинул голову, чтобы провести бритвой от уха к подбородку; рука у него не дрожала, но момент был ответственный, и под этим предлогом он промолчал.

— А доктор мне не велит оставаться без помощи, — снова завела Зена. — Сказал, чтоб я тебя предупредила. У него есть на примете одна девушка, вот и надо бы с ней поговорить…

Итан отложил бритву и, усмехнувшись, выпрямился.

— Деннис Иди! Ну, коли в нем вся опасность, горячку пороть рано, еще успеем прислугу подыскать.

— Как знаешь, мое дело сказать, — не унималась Зена.

Итан торопливо заканчивал одеваться.

— Ладно, будет. В другой раз потолкуем, а то я и так замешкался, — кинул он через плечо, поднося к свету свои старинные серебряные часы-луковицу.

Зена, по-видимому, поняла, что разговор окончен, и теперь помалкивала, глядя, как муж пристегивает подтяжки и всовывает руки в рукава куртки. Но когда он пошел к двери, она вдруг ядовито заметила ему вслед:

— Еще бы не замешкаться! Каждый день бы не брился, быстрей бы собирался.

Этот неожиданный выпад испугал его больше, чем туманные намеки на Денниса Иди. Действительно, после того как Мэтти Силвер поселилась у них, он стал бриться каждое утро; но жена его в этот ранний час обычно спала или делала вид, что спит — зимою Итан подымался затемно, — и он, как последний дурак, считал, что никакой перемены в его наружности она не заметит. По опыту прошлых лет он знал одну малоприятную особенность ее характера: она обычно не вмешивалась в ход событий и многого как будто вообще не замечала, но по прошествии недель, а то и месяцев вдруг какой-то вскользь брошенной фразой давала понять, что она преотлично все видела, взяла на заметку и сделала должные выводы. Правда, в последнее время голова его была занята совсем другим, так что всякого рода смутные опасения отодвинулись на задний план; да и сама Зена из гнетущей реальности незаметно превратилась в почти бесплотную тень. Вся его жизнь шла теперь под знаком Мэтти Силвер; кроме нее, он никого не видел и не слышал, и уже представить себе не мог, что можно жить как-то иначе. Но сейчас, пока он стоял под окном и видел, как Мэтти кружится в паре с Деннисом Иди, все намеки и угрозы, которые он дотоле не принимал всерьез, сплелись в единый клубок и заполонили его мысли…

Когда веселье подошло к концу и молодежь стала расходиться, Фром укрылся за выступом тамбура, разделявшего наружную и внутреннюю двери, и оттуда наблюдал за разъездом гостей. То и дело луч фонаря выхватывал из группы нелепо закутанных фигур чье-нибудь юное лицо, раскрасневшееся от ужина и танцев. Те, кто жил в поселке и пришел пешком, первыми потянулись в гору, к главной улице; те же, кто приехал с окрестных ферм, еще толпились у навеса с лошадьми, шумно рассаживаясь по саням.

— А ты не едешь, Мэтти? — прокричал незнакомый женский голос, и сердце у Фрома дрогнуло. Тамбур загораживал от него выходящих — им надо было сделать несколько шагов вперед, чтобы попасть в его поле зрения; но звонкий голос, который раздался в ответ, прозвучал над самым его ухом:

— Боже упаси! В такую-то погоду!

Да, это была она — совсем рядом, близехонько; их разделяла только хлипкая дощатая перегородка. Вот сейчас она шагнет за порог, и его глаза, привыкшие к темноте, увидят ее так же ясно, как если бы на дворе была не ночь, а белый день. Внезапно накатившая робость заставила его снова укрыться за тамбуром, и вместо того чтобы показаться и окликнуть Мэтти, он продолжал стоять молча, прижавшись к стене. С самого начала их знакомства девушка, более живая, впечатлительная и открытая, ничуть не подавляла его — напротив, он исподволь перенимал присущую ей естественность и свободу обращения и сам удивлялся и радовался этому; но сейчас он чувствовал себя таким же неотесанным мужланом, что и в годы ученья в колледже, когда на загородном пикнике пытался приударить за вустерскими барышнями.

Он по-прежнему не двигался с места, а тем временем Мэтти вышла на улицу и остановилась в нескольких шагах от двери. Вышла она почти последняя и теперь растерянно оглядывалась, вероятно недоумевая, отчего не видно ее провожатого. И тут из темноты вынырнула закутанная до самых глаз мужская фигура; подошедший бесцеремонно стал к девушке вплотную, так что для Итана они оба слились в бесформенное пятно.

— Что, Мэтт, обманул тебя дружок, не явился? Ай-яй-яй, вот обидно-то! Ну ладно, не кручинься, так и быть, я никому не скажу. Я не сплетник, я человек благородный! (Как ненавистно было Фрому это дешевое, развязное зубоскальство!) Считай, что тебе повезло: папашины саночки — вот они, родимые, нас дожидаются!

И в ответ — недоверчиво-веселый голос Мэтти:

— Откуда тут возьмутся санки? Куда тебе ехать?

— Выходит, есть куда! Я и чалого жеребца запряг. Я как знал, что придется нынче ночью покататься! — Заранее торжествуя победу, Деннис попытался смягчить свой обычный наглый тон льстивыми нотками.

Девушка явно заколебалась, и Фром видел, как она в нерешительности теребит бахрому своей шали. Ни за что на свете он не выдал бы своего присутствия, хотя от ее решения зависела сейчас вся его жизнь — или по крайней мере так ему казалось…

— Погоди минутку, я отвяжу чалого! — крикнул Деннис и кинулся к навесу.

Мэтти стояла, глядя ему вслед, в позе спокойного ожидания, которая терзала душу нашему тайному соглядатаю. Он заметил, что Мэтти перестала напряженно всматриваться в темноту, словно ища кого-то глазами. Она не двигалась с места, пока Деннис Иди выводил лошадь, усаживался в сани и откидывал медвежью полсть, освобождая место для барышни; и вдруг, словно ее ветром сдунуло, повернулась и быстро пошла, почти побежала, вверх по косогору, огибая церковь.

— До свиданья! Желаю приятно прокатиться! — крикнула она на ходу, махнув ему рукой.

Деннис расхохотался и так хлестнул лошадь, что сани в два счета поравнялись с беглянкой.

— Хватит ломаться! Садись-ка живей! Тут на повороте вон какая скользота! — И Деннис перегнулся через бортик саней, протягивая ей руку.

Но она только рассмеялась в ответ:

— Спокойной ночи! Я с тобой не поеду!

На расстоянии их голоса уже не доносились до Фрома, и все дальнейшее превратилось для него в пантомиму теней, двигавшихся по гребню снежного косогора. Он увидел, как Деннис соскочил с саней и, перекинув через руку вожжи, направился к Мэтти. Свободной рукой он попытался ухватить ее под локоть, но она ловко увернулась, и сердце Фрома, замершее было на краю черной бездны, вздрогнув, возвратилось на свое законное место. Еще мгновенье — и он услышал затихающий звон бубенцов и различил на снежном пустыре перед церковью одиноко бредущую фигурку.