Генерал заставил себя улыбнуться.

— Ну как вы, сержант? Полегче?

Феррис кивнул.

— Мне уже лучше, сэр, спасибо.

Генерал чуть помедлил, прежде чем задать следующий вопрос.

— Феррис, — спросил он, — что с вами было? Где, вы считали, вы находились?

Феррис устремил взгляд в высокий потолок ангара, вспоминая случившееся.

— В городе, сэр, — ответил он. — В городе, где не было людей. Ни души. Не хотел бы я попасть туда снова. — Он повернул голову в сторону генерала. — Что со мной было, сэр? Я свихнулся?

Генерал кивнул врачу.

Тот негромко сказал:

— Просто нечто вроде кошмара, порожденного одиночеством, сержант. Видите ли, мы можем набить желудок человека концентратами. Мы можем закачивать кислород и удалять отходы жизнедеятельности. Мы можем снабдить человека книгами, чтобы он мог отдохнуть и чем-то занять свободное время.

Стояла тишина, и все смотрели на врача.

— Есть только одно, что мы не в состоянии подменить. И это основная потребность человека. Голод по общению с себе подобными. Это барьер, который мы не можем пока преодолеть. Барьер одиночества.

Четыре человека подняли носилки с Майком Феррисом и понесли их через ангар к гигантской двери. Они вынесли его в ночную тьму к поджидающей машине скорой помощи. Феррис взглянул на висящую в небе огромную луну и подумал, что в следующий раз все будет на самом деле. Не железная коробка в ангаре, а космический корабль. Но он был слишком усталым, чтобы додумать эту мысль до конца.

Его осторожно подняли и стали задвигать носилки в глубь машины, и в этот момент Феррис совершенно случайно коснулся рукой нагрудного кармана. Там было что-то твердое. Он сунул руку внутрь.

Дверца машины захлопнулась, и он остался в тиши и темноте. Заработал мотор, и машина тронулась. Он был слишком усталым, чтобы думать о том, что было в его пальцах, всего в футе от лица.

Всего лишь билет в кино… и только. Билет в маленький кинотеатрик в пустом городе. Билет в кино, подумал он, и этот билет, лежал в его кармане. И пока мотор машины убаюкивал его, пока мягкое покачивание не заставило его закрыть глаза, он крепко сжимал билет.

Утром надо будет задать кое-кому несколько вопросов. Утром надо будет сложить воедино все эти дичайшие куски сна и реальности. Но это все утром. Сейчас он слишком устал.

В районе Нью-Йорка, который известен как Бруклин, есть большой, чрезвычайно запущенный, заросший травой и бурьяном стадион, который, когда о нем упоминают (а в наши дни это случается крайне редко), именуют Тиббетс Филд. Когда-о этот стадион был родным домом для команды, известной, как «Бруклинские Доджеры»:[31] бейсбольной команды высшей лиги, вошедшей впоследствии в Национальную лигу.

Как мы уже упоминали, Тиббетс Филд сейчас — это прекраснейший бетон да ряды трухлявых скамеек на трибунах, служащих домом лишь теням да воспоминаниям. В его угнетающе пустом гигантском пространстве не заметно никакого движения, лишь высокая трава чуть шевелится: и там,» что называлось раньше «инфилд»,[32] и там, что называлось «аутфилд»,[33] да ветер свистит сквозь щели щита объявлений у бывшего спортзала и завывает в простейших балках трибун.

В свое время здесь кипели страсти, да и «Бруклинские Доджеры» в свое время гремели. В последние же годы существования команды жители Флэтбут Авеню, отзывались о ней коротко и недвусмысленно: «клячи».

Объяснялось это тем фактом, что игры, проведенные «Доджерами» за пять лет существования, никак нельзя было называть зрелищными. В последний же год, будучи членом Национальной Лиги, они выиграли ровно сорок девять встреч. А к середине августа этого года любая группа зрителей более шестидесяти шести человек уже называлась на Тиббет Филд толпой.

После чемпионата того года команда вылетела из лиги. Это событие вряд ли стоило стенаний и горестных воплей, оно лишь подчеркнуло тот факт, что болельщики любят победителей и быстро забывают неудачников. Люди, готовые выложить деньги, предпочитали ехать в центр, на «Поло Граундс», чтобы посмотреть «Гигантов», или трястись через весь город на «Янки Стадиун» и хлопать «Янки», или же провести врем а в кино или кегельбане. «Доджеры», из сезона в сезон занимающие самые низкие места в турнирной таблице, никому не были интересны. Можно лишь пожалеть о забывчивости энтузиастов бейсбола, поскольку, наверное, лишь очень немногие помнят те чудесные полтора месяца последнего сезона «Бруклинских Доджеров», когда они гремели вовсю. Впрочем, тот сезон они начали вполне обычно. Они начали его как клячи, и каждый болельщик «Доджера» произносил это слово отчетливо и сочно. Однако в течение полутора месяцев энтузиасты бейсбола только о них и говорили. Причиной тому был один вполне конкретный игрок команды.

Было все так: некогда на бейсбольном поле имело место весьма необычное явление. Этим явлением был левша по имени Кейси.

У «Бруклинских Доджеров» был тренировочный день, и Мак-Гэри Лягушачий Рот, тренер команды, стоял на террасе раздевалки, поставив ногу на невысокие перильца и засунув руки в карманы брюк. Тренировочные дни угнетали Мак-Гэри даже больше, чем положение команды в турнирной таблице, а Доджеры находились в самом ее конце или, точнее, низу, и от лидеров их отделяло тридцать одно поражение. Позади него сидел на скамейке Бертрам Бизли, главный тренер. Бизли был маленьким человеком с лицом, напоминающим рентгеновский снимок язвы желудка. Его глаза глубоко уходили в глазницы, а голова глубоко уходила в низкие плечи. Всякий раз, когда он поднимал взгляд, дабы обозреть Мак-Гэри и джентльменов в бейсбольной форме, разминающихся на поле, он испускал тяжелый вздох, и голова его, казалось, еще глубже уходила в плечи. Впрочем, эти вздохи, пролетев триста футов до центра поля, воспринимались, скорее, как мягкое посапывание. Трое подающих, которых прислал неутомимый рыскающий в поисках игроков Максвел Джеркинс, таковыми только назывались. Лицо одного из них было настолько знакомо, что Мак-Гэри готов был поклясться, что видел, как тот подавал на чемпионате мира 1911 года. Как оказалось потом, Мак-Гэри ошибался. Этот игрок не участвовал в чемпионате 1911 года. Он был племянником того.

Мак-Гэри обозревал разминающихся игроков и массировал сердце. Если смотреть слева направо, то на поле находились: длинный тощий парень в очках со стеклами толщиной не менее трех дюймов; семнадцатилетний толстячок, веcящий, навскидку, фунтов, этак, двести восемьдесят при росте пять футов два дюйма; мосластый неуклюжий фермерский отпрыск, скинувший с ног шиповки, и один из вышеупомянутых «подающих», который, видимо, недавно выкрасил волосы в черный цвет, но краска оказалась нестойкая и теперь под жарким летним солнышком по щекам его стекали темные ручейки.

Четверка занималась физической подготовкой. Все давно уже сбились с ритма, за исключением пожилого подающего, который сидел на земле и вертел в руках перчатку.

Бизли поднялся со скамейки и подошел к Мак-Гэри. Лягушачий Рот обернулся к нему.

— Грандиозные ребята!

— А ты кого ждал? — спросил Бизли, суя в рот сигару. — Национальную сборную? Ты подписал контракт на тренировку худшей команды лиги… — он ткнул пальцем в сторону разминающихся игроков, — и это тот материал, с которым ты всегда имел дело. — Он посмотрел на сломанный нос Лягушачьего Рта и подавил вспышку ярости. — Возможно, Мак-Гэри, если бы ты действительно был тренером, ты смог бы вылепить игроков из такого материала.

Мак-Гэри посмотрел на него взглядом ученого, рассматривающего в микроскоп блоху.

— Я никого не собираюсь лепить, — отчгканил он. — Я не скульптор, а они не пластилин. Ты главный тренер команды. Почему ты не можешь дать мне настоящих игроков?