Гарвей опустил бумаги, положил их на стол, в стороне от чернильной лужи. На минуту задумался и заговорил.

— Сообразительность, Ирв, — мягко сказал он. — Воля. Решительность. Упорство. Патриотизм. Отрешенность. Решительность. — Он зажег сигару. — И, кроме того, тот факт, что мне пришлось бы совершить самоубийство, скажи я правду еще хоть раз!

Он вынул сигару изо рта и изучал ее на расстоянии вытянутой руки.

— Знаешь, что я им сказал, Ирв? Я сказал им, что это настоящая сенсация, если они купят «форд» и выставят на обозрение этот самый затрапезный автомобиль, когда-либо выпущенный с конвейера в Детроите. Пропаганда! Вот приманка. Показать москвичам то, на чем ездит средний американец, или то, во что они, по мнению Никиты, должны поверить.

Лицо Ирвинга вытянулось, глаза сузились.

— Босс, — сказал он. — Это не патриотично.

Гарвей взирал на него с Олимпа правоты и набожного усердия.

— Ирвинг, — терпеливо сказал он- я сказал им, что они могут выдать ее за машину, на которой ездят американцы, но это не значит, что это у них выйдет. Когда толстяк захочет этим заняться, это выйдет наружу.

Он мягко хихикнул, слез со стола, взял телефон, посмотрел на него с минуту и начал набирать номер.

— Ирвинг, — бросил он через плечо помощнику, который стоял, как пилигрим, увидевший мираж. — Ирвинг, выйди и закрой капот «эссекса», а если кто-то пройдет от него на расстоянии десяти футов, связывай их. Скажешь, что машина принадлежала женщине, которая выиграла ее по лотерее во время конвенции ДАР[5] в Бостоне. А использовала она ее раз в году как платформу для парадов 4 июля.

Глаза Ирва блестели от почти полного слез обожания и восхищения.

— Правильно, босс, — отчеканил он. — Я займусь этим.

Он повернулся и вышел, а до Гарвея донесся голос телефонистки,

— Да, мадам, — сказал он, жуя сигару. — Думаю, мне потребуется информация. Это правильно… Я говорю о том, если американский гражданин узнал действительно важную новость… я имею в виду, если она касается политики США, мне известно, что отныне и навсегда тот толстяк за океаном будет говорить только правду. Я хочу знать, можете ли вы соединить меня с Джеком Кеннеди?

Он откинулся назад, продолжая счастливо жевать сигару, и в этот момент над притихшим гаражом раздался звук, точно рожок, зовущий армию на битву. Это Ирвинг захлопнул капот «эссекса».

По словам Гарвея Хенниката, он был очень доволен.

Снаружи был летний вечер. Свет из окон домов, расположенных по обеим сторонам улицы, падал на широкие листья дубов и кленов.

Ветерок доносил шум телевизоров, передававших вестерны, детские голоса, просящие попить, и нестройное бренчание на пианино.

Ужин в доме доктора Стоктона был съеден, и его жена Грейс вносила праздничный торт. Гости поднялись из-за стола, захлопали, кто-то присвистнул, а кто-то запел «Happy birthday to you».[6] Остальные подхватили эту песенку.

Билл Стоктон от смущения покрылся румянцем, опустил голову, протестующе вытянул руку, но, в глубине души, он был невероятно счастлив.

Марти Вайс, маленький смуглый впечатлительный человек, владелец обувного магазина на Корт-Стрит, поднялся и провозгласил:

— Речь, док. Давайте произнесем речь!

Билл Стоктон снова вспыхнул.

— Увольте, пожалуйста, вы — сумасшедшие. Этот неожиданный ужин — все, что может вынести мое сердце. Вы хотите потерять своего домашнего лечащего врача?

Раздался смех, потом Джерри Харлоу, высокий крупный мужчина, однокашник Билла по колледжу, встал и поднял стакан.

— Прежде чем Билл задует свечи, — заявил он, — я хочу предложить тост, поскольку ни один день рождения не обходится без традиционного послеобеденного обращения.

Жена Марти Ребекка попыталась усадить его, дергая за пиджак.

Харлоу дотянулся до нее и одарил влажным смачным поцелуем, и все завизжали от смеха. Затем он снова поднял стакан, рукой отмахнулся от Грейс, заявившей, что Билл сначала должен задуть свечи, и обратился к присутствующим.

— Возвращаясь вплотную к нашей теме — чествованию мистера Вильяма Стоктона, который стал на год старше и признает, что ему больше двадцати одного года.

Все снова рассмеялись, а Грейс потянулась обнять своего мужа.

Харлоу повернулся к Биллу Стоктону и улыбнулся. В его улыбке было что-то особенное, поскольку все замолчали.

— Мы организовали эту неожиданную вечеринку, Билл, как очень слабое напоминание о том, что на этой самой улице, именно в этом городе тебя очень любят. Здесь нет ни одного человека, который не звонил бы по ночам как сумасшедший из-за больного ребенка или из-за серьезного ухудшения самочувствия, которое на поверку оказывалось обычным несварением желудка. И ты приходишь сонный, не успев разлепить глаза, со своим допотопным докторским чемоданчиком, не колеблясь ни секунды. И, поскольку эти случаи никогда не появляются в графе оказанных услуг, многие сердца стали биться спокойней, и ты облегчил больше боли, чем я хотел бы испытать, Он улыбнулся, подмигнул людям, с вниманием его слушающим.

— И нет в этой комнате ни одногочеловека, — продолжал он, — который не должен был бы тебе огромный счет за многие месяцы и, я думаю, должен и сейчас.

Все рассмеялись, и Марти Вайс постучал вилкой по рюмке.

— А как насчет стука по ночам? — сказал он. — Мы должны ему и за это.

Джерри Харлоу присоединился к общему смеху и поднял руки.

— О, да, — с улыбкой сказал он. — Хороший доктор должен иметь бомбоубежище. Я думаю, мы простим его за то, что он принимает дальновидные меры, хоть это и сущая мука для всей улицы. Вагонетки с бетоном, стук по ночам и все остальное.

Гости снова рассмеялись, а Билл Стоктон лукаво оглядел их с ножом в руке.

— Вот что я вам всем скажу, — начал он. — Вы не получите торта, пока не кончите болтовню.

— Почему это, Билли? — мягко увещевая, сказала его жена.

— Билл прав, — вставил Марти. — Продолжай, Джерри, пока мы еще трезвые и можем есть.

Харлоу снова поднял свой бокал с вином,

— Тут я и закончу: Когда Грейс сказала, что у тебя день рождения, мы решили все взять в свои руки. И, как маленькому человеку со стороны, дай мне закончить вот так. Выпьем за доктора Вильяма Стоктона, которого я знаю уже больше двадцати лет. За все хорошее, что он сделал людям, за то, что ему сорок четыре года, и за то, чтобы он прожил еще сорок четыре года и оставался таким, каким был всегда. С днем рождения, старый ублюдок!

Он сделал большой глоток, и Ребекка Вайс неожиданно разрыдалась.

— О, боже мой, — вставил Марти. — Речь подходит к концу, начинаются слезы моей женушки.

Билл Стоктон задул свечи и посмотрел насмешливо-сардонически.

— Я не виню ее. Во-первых, неожиданная вечеринка, а я их терпеть не могу, а затем — сентиментальная речь.

Он повернулся к Харлоу, протянул ему руку и продолжил:

— Говоря между нами и Американской Медицинской Ассоциацией, вы приятные соседи, независимо от того, платите по счетам или нет.

Он повернулся, оглядел всех присутствующих и поднял свой стакан.

— Позвольте мне произнести ответный тост, друзья. За моих соседей, с благодарностью за то, что вы таковыми являетесь.

— Аминь, — прошептал Марти Вайс и обратился к своей жене. — И если ты снова заплачешь, я тебя выпорю.

Он придвинулся и поцеловал ее, а Стоктон начал резать торт.

— Эй, пап!

В гостиную вошел сын Стоктона. Это был двенадцатилетний паренек, уменьшенный вариант отца, — Телевизор погас.

Стоктон тревожно махнул рукой.

— Вот те раз, кризис, кризис, кризис! Как бы мир выжил без «Неприкосновенных» и «Сбора черники»?

— Показывали «Стальной час», — серьезно продолжал мальчик, — потом фильм прервали и сделали какое-то дурацкое объявление. Что-то насчет…