И снова появлялись подарки, и Генри Корвин чувствовал радость и удовлетворение, ранее ему незнакомое. Келокола на далекой колокольне пробили двенадцать, когда Генри Корвин понял, что большинство людей исчезло, и у его ног безвольно лежал пустой мешок.

Беззубый старичок, надевший смокинг поверх своего драного пальто, глянул туда, откуда шел звук.

— Это Рождество, Генри, — мягко сказал он. — Мир на Земле всем людям доброй воли.

Маленький пуэрториканец выстраивал солдатиков на тротуаре прямо на снегу, он улыбнулся Сайта Клаусу, сидящему на тротуаре.

— Благослови их, Господь, — прошептал он, — каждого.

Корвин улыбнулся и почувствовал влагу на щеках, которая не была снегом. Он с улыбкой коснулся мешка.

— Всем веселого Рождества.

Он поднялся и посмотрел на старика около себя. Потом поправил фальшивую бороду и пошел по улице.

Старик тронул его за руку.

— Эй, Сайта! А для тебя ничего нет к этому Рождеству?

— Для меня? — тихо сказал Корвин. — О, да у меня в жизни не было такого хорошего Рождества.

— Но ведь ты ничего не получил? — настаивал старик. Он показал пустой мешок. — Совсем ничего не осталось?

Корвин потрогал фальшивые усы.

— Ты что-нибудь можешь придумать? Я не знаю, чегo мне хочется.

Он глянул на пустой мешок,

— Думаю, что одного мне хотелось всегда. Стать дарителем всех времен. В какой-то мере я достиг этого сегодня.

Он медленно шел по заснеженному тротуару.

— Хотя, если бы у меня была возможность выбора… любая, — он помедлил и оглянулся на старика, — я бы тогда загадал вот что: я хочу, чтобы так было каждый год.

Он подмигнул и улыбнулся.

— Ну, это был бы настоящий подарок, не так ли?

Старик улыбнулся в ответ.

— Господь благословит вас, — проговорил Корвин, — и веселого Рождества!

— И тебе, Генри, и тебе, — отозвался старик.

Генри Корвин медленно шел по улице, чувствуя неожиданную пустоту, мрак, словно он прошел землю света только для того, чтобы попасть в темницу. Он не ведал, почему остановился, но затем понял, что стоит у входа в аллею. Он глянул туда и, затаив дыхание, смотрел не отрываясь.

Его сознание, логика, понимание возможного и невозможного в один короткий миг сказали ему, что это лишь видение, вдобавок к ночи иллюзий. Но это было.

Далеко в конце аллеи стояла упряжка, в которую были запряжены восемь маленьких оленят. И еще более удивительно, рядом стоял и курил трубку маленький эльф.

Корвин вдавил большие пальцы в глаза и сильно потер их, но когда он посмотрел снова, ничего не изменилось.

— Мы уже давно ждем, Сайта Клаус, — сказал эльф и выпустил дым.

Корвин покачал головой. Ему хотелось лечь в снег и заснуть. Все это казалось выдумкой, в этом не было никакого сомнения. Он глупо улыбнулся и, хихикнув, указал на трубку.

— Из-за этого вы не растете.

Затем он снова хихикнул и решил, что ложиться спать нет смысла, поскольку было очевидно, что он именно это и делал — спал.

В голосе маленького эльфа слышалось легкое нетерпение.

— Ты слышал меня? Я сказал, что мы долго ждали, Сайта Клаус.

Корвин переварил это, медленно поднял правую руку и показал на себя.

Эльф кивнул.

— Впереди у нас — год тяжелой работы, мы будем готовиться к следующему Рождеству, поэтому помни!

Генри Корвин медленно вошел в аллею и, как во сне, сел в маленькие сани.

Патрульный Патрик Дж. Флазрти и Уолтер Дандь

— Вы домой, ссржхкн Флаэртн? — спросил Даиди.

Флазрти улыбнулся ему в ответ, глядя тусклыми глазами.

— Иду домой, мистер Данди.

— Иду домой, сержант Флаэрти. Это самое лучшее Рождество в моей жизни.

Послышался какой-то звук.

Данди вздрогнул.

— Фла… Фла… Флаэрти? Я могу поклясться, что… — Он посмотрел на полицейского, который моргал и тер глаза.

— Вы это видели?

Патрик кивнул.

— Думаю, да.

— Что именно вы видели?

— Мистер Данди, я думаю, мне не стоит вам этого говорить. Вы подадите на меня рапорт за то, что я пью на посту.

— Валяйте, — настаивал Данди. — Так что вы видели?

— Мистер Данди… это был Корвин! Такой же, как всегда… в санях с оленями… он сидел рядом с эльфом и ехал прямо на небо!

Он закрыл глаза и испустил глубокий вздох.

— Я говорил о его размерах, не так ли, мистер Данди?

Данди кивнул.

— Да, о размерах.

Его голос казался тонким и напряженным. Он повернулся к долговязому копу.[14]

— Послушайте, что я вам скажу. Вам лучше идти ко мне домой. Мы сварим себе кофе, и мы нальем туда виски, и мы будем…

Его голос дрогнул, когда он уставился на снежное небо, и когда он оглянулся на Флаэрти, на его лице была какая-то ослепительная улыбка.

— И мы возблагодарим Господа за Чудеса, сержант Флаэрти. Вот что мы сделаем. Мы возблагодарим Господа за чудеса.

Рука об руку двое мужчин шли в ночи, и, перекрывая затихающий звук маленьких колокольчиков, раздался глубокий перезвон церковных колоколов. В этот момент, они вступили в следующий день. Удивительный день. Самый восхитительный день из всех восхитительных дней — день Рождества.

«Секрет настоящего художника, — много лет назад говорил ей старый учитель, — заключается не в том, чтобы перенести краску на холст, а в том, чтобы передать эмоции, используя масло и кисть как разновидность нервных каналов».

Норма Смит взглянула из окна на гигантское солнце, потом — на холст, закрепленный на мольберте, который она установила возле окна. Она пыталась нарисовать солнце, и физически ей это удалось — огромный желто-белый круг, накрывший, казалось, полнеба. И уже можно было определить его неровные края. Оно было обрамлено огромными движущимися протуберанцами. Это движение можно было увидеть на ее полотне, но жара, — невыносимая, испепеляющая жара, накатывавшаяся волнами и жарившая город снаружи, не поддавалась кисти и не могла быть описана. Она ни на что не походила. И не имела прецедентов. Эта длительная, нарастающая и губительная жара подобно невидимому огню путешествовала по улицам.

Девушка положила кисть и медленно прошла через комнату к маленькому холодильнику. Она достала молочную бутылку, полную воды, и аккуратно отлила в стакан. Сделав глоток, девушка почувствовала холодную жидкость, влившуюся в нее. За последние несколько недель простое питье вызывало очень специфическую реакцию. Она действительно не могла припомнить, чтобы хоть раз она чувствовала воду. Раньше она испытывала сначала жажду, потом облегчение; но теперь даже глоток чего-нибудь холодного сам по себе был событием. Она поставила бутылку назад в холодильник и быстро взглянула на часы, стоящие в книжном шкафу. Они показывали 11.45. До девушки донеслись шаги. Ктото спускался по ступенькам, и она медленно подошла к двери, открыла ее и вышла в коридор.

Маленькая четырехлетняя девочка рассудительно смотрела на нее, потом глаза остановились на ее стакане с водой. Норма села на колени и приложила стакан к губам ребенка.

— Сьюзи! — вмешался мужской голос. — Не пей у леди воду.

Норма взглянула на высокого, мокрого от пота мужчину в расстегнутой спортивной рубашке.

— Все нормально, мистер Шустер, — сказала Норма, — У меня ее много.

— Ни у кого ее нет в большом количестве. — Мужчина дошел до нижней Ступеньки и подвинул девочку в сторону. — Такого понятия как «много» больше не существует. — Он взял девочку за руку и повел к двери напротив. — Миссис Бронсон, мы уже едем, — проговорил он, постучав в дверь.

Миссис Бронсон открыла дверь и вышла в холл. Это была женщина средних лет в тонком домашнем халате. Ее лицо блестело от пота. Выглядела она неряшливо и уныло, хотя Норма могла вспомнить, что не так уж давно это была очаровательная, довольно красивая женщина, да и выглядела она намного моложе своих лет.