Мадам Жолье на миг умолкла, после чего с внезапным проблеском интереса осведомилась:

– Почему вы ее разыскиваете? Ей что, оставили наследство?

– Наоборот, – вежливо отвечал инспектор Краддок. – У нас есть причины полагать, что ее, может быть, убили.

К мадам Жолье тотчас вернулось равнодушие.

– Ca se peut! Такое случается. Ну, что ж! Она была доброй католичкой. Ходила к мессе по воскресеньям и также, без сомнения, исповедываться.

– Когда-нибудь в разговоре с вами, мадам, она упоминала о сыне?

– О сыне? То есть, вы хотите сказать, был ли у нее ребенок? Вот это, думается мне, очень вряд ли. У этих девушек – но постоянно! – есть нужный адресок на крайний случай. О чем мсье Дессину известно не хуже меня.

– Ребенок мог родиться до того, как она пошла на сцену, – сказал Краддок. – Например, во время войны.

– Ah'dans la guerre. Это всегда возможно. Но если и так, я ничего о нем не знаю.

– А кто из девушек самая близкая ее подруга?

– Могу назвать вам двух-трех, но особенно близко она ни с кем не сходилась.

Добиться еще чего-либо полезного от мадам Жолье им не удалось.

Увидев пудреницу, она сказала, что у Анны была такая, но и у многих других девушек тоже. Возможно, Анна и покупала себе в Лондоне меховое пальто, но у нее об этом нет сведений.

– Я занята – репетиции, осветители, в моем бизнесе трудности на каждом шагу. Мне некогда обращать внимание на то, в чем ходят мои артисты.

После мадам Жолье они беседовали с девушками, которых она им назвала. Две знали Анну довольно хорошо, но сообщить могли немногое – Анна была не из тех, кто любит о себе рассказывать, а если что и рассказывала, то, по словам одной из девиц, в основном неправду.

– Она любила сочинять басни – то, как была возлюбленной великого князя или крупного английского финансиста, то, как во время войны участвовала в Сопротивлении, а один раз даже, что якобы была кинозвездой в Голливуде.

Вторая добавила:

– На самом деле она, по-моему, вела очень серое существование, типичное для буржуазной среды. И пошла в балет, вообразив, что это романтическое занятие, но хорошей танцовщицей не стала. Понимаете, когда говоришь: «Мой папа торговал в Амьене тканями», это звучит не слишком романтично! Вот она и придумывала сказки.

– И даже в Лондоне, – подхватила первая, – намекала, что будто бы ее берет с собой в кругосветное плаванье один богач, которому она напоминает дочку, погибшую в автомобильной катастрофе. Quelle blague![9]

– А мне говорила, – сказала вторая девушка, – что едет к какому-то лорду в Шотландию. Будет охотиться вместе с ним на красного зверя.

Ценного из всего этого можно было извлечь немного. Из сказанного явствовало одно: Анна Стравинская была горазда на выдумки. Ни на какого зверя она ни с каким шотландским лордом, конечно, не охотилась, как и едва ли загорала сейчас на палубе корабля, совершающего кругосветное плаванье. Но разве менее неправдоподобно звучало то, что ее тело обнаружили в саркофаге в поместье Резерфорд-Холл? На вопрос, не она ли на фотографии, как девушки, так и мадам Жолье отвечали неуверенно и неохотно. Да, что-то общее с Анной есть, на этом они сходились единодушно. Но право же! Такое распухшее, оплывшее лицо – это может быть кто угодно!

Единственный факт был установлен твердо: девятнадцатого декабря Анна Стравинская решила, что не вернется во Францию, а двадцатого женщина, похожая на нее, ехала в Бракемптон и в поезде ее задушили.

Если женщина в саркофаге – не Анна Стравинская, то где находится Анна?

На что у мадам Жолье готов был ясный и предсказуемый ответ:

– С мужчиной!

Ответ, который, как удрученно отметил про себя Краддок, вполне мог оказаться правильным.

Иной вариант, подлежащий рассмотрению, основывался на том, что Анна вскользь обмолвилась, будто ее муж – англичанин.

Был ли этим мужем Эдмунд Кракенторп?

Сомнительно, если учесть, каков словесный портрет Анны, полученный от тех, кто ее знал. Гораздо более вероятным представлялось, что Анна была какое-то время достаточно близко знакома с Мартиной и располагала необходимыми подробностями ее истории. Возможно, это Анна и написала письмо Эмме Кракенторп, и в таком случае малейшая угроза, что о ней начнут наводить справки, вполне могла нагнать на нее страху. Настолько, что она сочла даже разумным порвать свои отношения с «Марицки-балетом». Тогда опять-таки вставал вопрос – где же она?

И опять-таки наиболее правильным казался ответ мадам Жолье.

С мужчиной.

До того как покинуть Париж, Краддок обсудил вопрос, касающийся женщины по имени Мартина, с Дессином. Дессин склонен был согласиться с английским коллегой, что вопрос этот скорее всего никак не связан с делом убитой, найденной в саркофаге. Тем не менее он тоже считал, что его следует изучить поглубже.

Он заверил Краддока, что Su#ret непременно выяснит, сохранились ли документальные свидетельства о браке между лейтенантом 4-го Саутширского полка Эдмундом Кракенторпом и француженкой, о которой известно, что ее звали Мартина. Время – как раз перед падением Дюнкерка.

Вместе с тем он предупредил, что надежды получить точный ответ немного. Во-первых, район, о котором идет речь, почти сразу же захватили немцы, а во-вторых, впоследствии, за время оккупации, эта часть Франции жестоко пострадала от военных действий. Многие здания, а с ними и документы были уничтожены.

– Но можете быть уверены, дорогой коллега, – мы сделаем все, что в наших силах.

На том они с Краддоком и расстались.

По возвращении Краддока ждал с отчетом сержант Уэзеролл.

– Адрес только для писем, сэр, – доложил он с мрачным торжеством. – Вот что такое дом 126 по Элверс-Кресент. Вполне приличное место, все законно.

– А с опознанием как?

– Никак. Никто по фотографии не вспомнил, приходила ли такая женщина за почтой – да и не мог бы, по-моему. Как-никак прошел месяц или около того, а народу туда наведывается тьма. Вообще-то говоря, там держат пансион для студентов.

– Она могла остановиться там под чужим именем.

– Если и так, по фотографии ее не узнали. Мы разослали фото по всем гостиницам, – прибавил он, – но ни в одном Мартина Кракенторп в книге не значится. По получении вашей телефонограммы из Парижа провели такую же проверку в отношении Анны Стравинской. Эта, вместе с другими членами труппы, действительно останавливалась в дешевой гостинице в районе Брук-Грин – там театральная братия и селится по преимуществу. Выписалась вечером девятнадцатого, в четверг, после представления. На этом – все.

Краддок покивал головой. Наметил общее направление дальнейших поисков, не возлагая на них, впрочем, особых надежд.

Немного поразмыслив, он позвонил в адвокатскую контору «Уимборн, Хендерсон и Карстэрс» и попросился на прием к мистеру Уимборну.

В назначенный час его впустили в на редкость душное помещение, где за большим старомодным письменным столом, заваленном стопками пыльных бумаг, сидел мистер Уимборн. По стенам красовались сейфы, помеченные ярлыками: «Сэр Джон, имущ. акты», «Пок. леди Деррин», «Джордж Роуботем, эскв.» – то ли память о минувших днях, то ли юридические документы дня сегодняшнего, сказать трудно.

Мистер Уимборн встретил посетителя с вежливой сдержанностью, свойственной обыкновенно домашним юристам при столкновениях с представителями полиции.

– Чем могу быть полезен, инспектор?

– Я насчет этого письма. – Краддок положил перед ним на стол письмо Мартины.

Мистер Уимборн брезгливо тронул его пальцем, но в руки не взял. Едва заметная краска выступила на его щеках, губы сжались.

– А, да, – сказал он. – Совершенно верно! Я получил вчера утром письмо от мисс Эммы Кракенторп, в котором она сообщает о своем посещении Скотленд-Ярда и связанных с этим… э-э… обстоятельствах. Скажу лишь, что отказываюсь – положительно отказываюсь – понимать, почему ко мне не обратились сразу же по получении письма. Просто невероятно! Меня следовало поставить в известность.