— Да-а, вы на мелочи не размениваетесь, верно? — Он помолчал, размышляя. При его профессии он видел немало мирского зла прямо под носом, у себя в таверне. — Когда начнешь об этом задумываться, то вроде получается гладко.

— Вот и мне так кажется, — отозвался Ршава. — Но у вселенского патриарха, сам понимаешь, другое мнение.

— Что ж, будь он проклят, вселенский патриарх! — весело заявил Лардис.

— Да, будь он проклят, — согласился Ршава. И внезапно залпом допил вино. Что он натворил? А натворил ли? Он не собирался проклинать патриарха, но важно ли здесь намерение? Так или иначе, вскоре он все узнает.

— Выкопать его кости! — добавил Лардис, наливая себе вина.

Это был традиционный призыв видессиан к бунту и мятежу. Чаще всего он был нацелен на автократора, но его мог услышать и любой из тех, кто придется не по нраву городской толпе.

— Выкопать его кости, — повторил Ршава. А не придется ли вскоре закапывать кости Камениата? И если придется, не свяжут ли его смерть с Ршавой? И не соберется ли на этой улице толпа, выкрикивающая: «Выкопать кости Ршавы!»? Впрочем, скоро он узнает и это. — Налей мне еще, — попросил Ршава, но теперь положил на стойку монету.

— Держите. — Налив прелату вина, Лардис допил свою кружку и вновь ее наполнил. — Хочу вас спросить, святой отец… Если все обстоит так, как вы говорите, означает ли это, что после смерти мы все отправимся в лед?

— Это я пока не решил, — неохотно ответил Ршава; вопрос оказался острее, чем он ожидал. — Впрочем, похоже на то.

— Ну и ладно. — Трактирщик пожал плечами. — Там наверняка соберется компания получше, чем на небесах, верно?

Кажется, слово «вечность» его совсем не волновало. Не исключено, что это понятие было для трактирщика слишком необъятным. С другой стороны, может быть, он надеялся отыскать лазейку на небеса к Фосу, даже если все остальные отправятся в лед? Но Ршава сомневался, что у Фоса или Скотоса имелись подобные лазейки: каждый из них был по-своему безупречен.

— Если, говоря по-простому, добро есть зло, а зло есть добро, то в нашем поведении многое изменится, — заметил Лардис. — Ты видишь красивую девушку, ты ее желаешь и просто идешь и прыгаешь на нее. Почему бы и нет? Какая теперь разница?

У трактирщика явно был дар проникать в суть проблем. Ршаве захотелось, чтобы Лардис выбрал другой пример. То, что произошло с Ингегерд, все еще давило на совесть прелата — хотя, если задуматься, не должно было давить. И Ршава это знал. Его собственные умозаключения уже прошли тот путь, которым сейчас двигались мысли Лардиса. Но Ршаве такой вывод оказался неуютен, каким бы логичным он ни был. Он вырос, думая не так. Но когда он проведет реформу церковной доктрины, другие станут так думать. Они будут думать так, как им будет положено думать согласно новым заповедям. И будут испытывать те чувства, которые им предпишут испытывать.

Но как выразить это словами? Ршава сказал лучшее, что пришло ему в голову:

— Думаю, все как-нибудь само собой утрясется. Просто на это понадобится какое-то время.

— Ну и ладно, — повторил Лардис. — На что не нужно время? — Он указал на кружку Ршавы. — Допивайте, святой отец, я налью еще. Следующая выпивка за мной. Вы мне подбросили нечто новенькое для размышлений, а такое не каждый день случается.

— Большое спасибо, — рассудительно ответил Ршава. — Ты умный человек. Ты мог бы поступить правильно, став священником и получив возможность извлечь пользу из своего ума.

— Нет уж, спасибо. — Лардис покачал головой. — Даже чтобы управлять гостиницей, нужно здорово напрягать мозги, вы уж поверьте. И еще… вы уж не обижайтесь, но вряд ли из меня вышел бы хороший священник. Уж больно я люблю давать работенку своему члену.

Познакомившись с плотскими радостями, Ршава понял, что на такие слова трудно возразить. И как только он всю жизнь без этого обходился? Единственный разумный ответ заключался в том, что прелат не знал, от чего отказывался. Он предположил, что именно поэтому священники дают обеты молодыми. Если бы они сперва получили кое-какой опыт, то не захотели бы отказаться от женщин — а некоторые и от мальчиков…

— Эти правила тоже, скорее всего, изменятся, — сказал он.

— Готов поспорить, что изменятся! — Трактирщик рассмеялся — хрипловато, похотливо и грубо. Он взглянул на Ршаву со странным, почти болезненным любопытством. — А вы действительно думаете, что сможете заставить храмы перевернуть все вверх ногами, святой отец? Или просто говорите, лишь бы послушать себя?

— Когда я говорю, что могу что-то сделать, то я могу это сделать, — заявил Ршава, может быть, чуть громче, чем следовало бы. — Истина есть истина. Если я вижу ее яснее, чем остальные, то могу заставить и других увидеть ее. И я обязан заставить их ее увидеть.

— Ну, тогда уж лучше ты, приятель, чем я. — Лардис, даже не заметив, перешел на «ты». — Да, лучше ты, чем я. — Трактирщик негромко и скорбно присвистнул. — Когда замахиваешься на нечто такое большое, ты неизбежно проиграешь, и не важно, прав ты или не прав. Понимаешь, о чем я? Не важно, мышь ударится о дерево или дерево упадет на мышь… В любом случае она проиграет.

— Я не мышь, — заявил Ршава и подергал свою густую бороду. — Сам видишь, у меня другие усы.

Трактирщик рассмеялся громче, чем шутка того заслуживала; он уже немало выпил. В очередной заход пили за счет Ршавы. Кончилось тем, что они пили почти весь день, одновременно пытаясь решить загадки вселенной.

Люди на улице стали что-то кричать друг другу.

— Интересно, что там происходит? — пробормотал изрядно подвыпивший Ршава.

— Да пошли они все в лед. — Лардис хихикнул. — И вообще, пошли в лед все те, кто не заходит и не покупает вина. Короче, всех в лед. — И он снова хихикнул.

Но тут с улицы кто-то зашел, и они дружно вопросили:

— Что там за переполох?

— Так вы что, еще не знаете? — изумился горожанин и закатил глаза, когда они покачали головами. Глаза-то он закатил, но все же сообщил: — Патриарх умер!

Ршава проснулся с таким похмельем, какого не помнил уже… Он так и не смог вспомнить, когда просыпался с такой тяжелой головой, и просыпался ли вообще. Да, он проклял патриарха, но ведь не всерьез… Однако же Камениат скончался.

Застонав, Ршава кое-как встал с постели. Голова заболела сильнее, и еще сильнее — когда он наклонился, чтобы достать из-под кровати ночной горшок. Он постарался слить туда все вино, выпитое вчера днем и вечером, но оно до сих пор туманило ему голову.

— Поберегись! — крикнул он, а скорее прохрипел и выплеснул содержимое горшка на улицу. Донесшийся снизу негодующий вопль подсказал, что прохожие отбежать не успели. То была вездесущая опасность городской жизни. Такое случалось и в Скопенцане.

Спускаясь в таверну, Ршава все еще не очень твердо держался на ногах. Оказавшись внизу, он заморгал и прищурился. В помещении было не светлее, чем накануне, — даже темнее, потому что утро выдалось пасмурным; но Ршаве казалось, что тут очень светло. Лардис сидел за стойкой и тоже не отличался бодростью.

— Вина, — прохрипел Ршава. — Чашку вина и немного свежей капусты, если есть. Может быть, это немного уймет грохот у меня в голове.

— Капуста у меня есть. — Трактирщик не сомневался, что Ршава захочет получить и шерсть собаки, которая его покусала. Перед ним уже стояла кружка. Наливая вино в другую, Лардис предложил: — А еще у меня есть суп из потрошков. Мне от него полегчало… немного.

— Тогда суп из потрошков и капусту… может быть, — согласился Ршава. — Но сперва вина. О да, вина!..

Он автоматически совершил подобающий ритуал. Несколько человек уже завтракали. Одно дело — похмельный священник: над ним посмеются, и только. И совсем другое дело — похмельный священник, не отвергающий Скотоса… Ршаве не хотелось никого убивать в такую рань.

Когда он подносил чашку к губам, руки у него дрожали. А когда вино попало в желудок, прелат усомнился, что оно там останется. Несколько раз судорожно сглотнув, он приказал желудку вести себя прилично. К его великому облегчению, тот повиновался. Сжевав капустный лист, Ршава зачерпнул ложкой наваристый суп с пряностями. Головная боль стала постепенно стихать.