То же сделала его жена Ингегерд. И Ршава — вместе с ними. Через несколько минут прелат вышел из дома Гимерия, уверенный, что командир гарнизона обещал на случай войны принять сторону Малеина. Ршава почти дошел до своей резиденции, прежде чем вновь мысленно повторил слова Гимерия. И застыл, положив руку на дверную щеколду. Прелат вдруг понял, что фактически Гимерий не сказал ничего конкретного.

— Приспособленец. Проклятый приспособленец, — презрительно фыркнул Ршава. И сколько еще людей в империи предпочтет выждать и посмотреть, куда дует ветер, прежде чем поднять свой парус?

Проповедовать Ршава никогда не любил. Изучение борьбы между благим богом и его злобным соперником всегда интересовало его гораздо больше, чем попытки рассказать об этой борьбе и растолковать ее смысл прихожанам. Он никогда не выдавал плохих проповедей: с его организованностью и общими способностями такое было немыслимо.

Но Ршава отличался знаниями, а не даром вдохновения и всегда ощущал его нехватку.

Теперь же его внезапно озарило вдохновение. Обращаясь с кафедры к жителям Скопенцаны в пользу Малеина и против Стилиана, Ршава говорил не разумом, а сердцем. Убеждая прихожан, он использовал ту же тему, что и в разговоре с Гимерием и Ингегерд, но в каждой проповеди добавлял к ней новые яркие детали.

Он поймал себя на том, что, глядя на море лиц в главном храме Скопенцаны, он словно видит перед собой множество язычников-халогаев и пытается обратить их в веру во владыку благого и премудрого. (Многие священники пытались обратить халогаев. Многие из них стали мучениками своей веры. А большая часть халогаев упрямо оставалась необращенной: Ингегерд была довольно редким исключением.)

— Станете ли вы отрицать — сможете ли вы отрицать! — что узурпатор стремится сломать естественный порядок вещей? — гремел Ршава с кафедры, стуча по ней кулаком. — Можете ли вы отрицать, что это есть не что иное, как злодейство? Можете ли отрицать, что это ведет только в лед? — Он вызывающе уставился на прихожан.

Среди них были и Зауц, и Гимерий. Если Ингегерд присутствовала в храме, то Ршава не мог ее видеть: женщины стояли в отдельной галерее на втором этаже, скрытые узорной решеткой от любопытных глаз.

Ни эпарх, ни командир гарнизона не бросили вызов Ршаве, не выкрикнули имя Стилиана. Равно как и никто другой. Почти все люди, приходившие в главный храм Скопенцаны, были среднего возраста, выглядели сытыми и благополучными. Почти все они предпочли бы, чтобы жизнь и дальше текла своим чередом.

Разумеется, в Скопенцане было несколько храмов, как и в любом видесском городе достаточной величины. Шпили с позолоченными солнечными шарами на концах вздымались над крышами домов в любом районе города. Управляли храмами другие священники, имевшие более низкие ранги в церковной иерархии.

«Каждый из них должен сказать то же самое, — подумал Ршава. — Все они должны заявить прихожанам, что Малеин — законный автократор, а Стилиан — лишь бунтовщик и узурпатор. Это правда, и ее надо донести просто и ясно».

Воодушевление прелата наполняло даже его обычные молитвы и гимны, и прихожане откликались на слова Ршавы с большим энтузиазмом, чем когда-либо. В тот день наступил один из редких случаев, когда Ршава мог ощутить силу своей проповеди. С этим чувством не могло сравниться даже удовольствие от вина.

Когда отзвучала последняя молитва, Ршава распустил прихожан. Они направились к выходу, громко переговариваясь. Прелат не мог вспомнить, когда в последний раз видел в храме такое оживление. Он даже не был уверен, случалось ли такое вообще.

— Хорошая проповедь, святейший отец, — сказал мужчина в одеянии, обильно украшенном дорогой вышивкой. — Вы действительно говорили, словно сами так думаете.

— Я всегда говорю то, что думаю, — ответил Ршава. То, что кто-то подверг сомнению его искренность, уязвило прелата в самое сердце.

Очевидно, прихожанин даже не сообразил, что оскорбил священника.

— Может, и так, — сказал он, — но в ваших проповедях не всегда есть тот самый уфф… ну, вы меня понимаете. — Изображенный им звук был таким, словно мужчина получил удар в живот. — Дайте людям услышать тот самый уфф, и они ваших слов не забудут.

— Уфф, — машинально повторил Ршава.

Мужчина кивнул, и Ршава с трудом сдержал желание удариться головой о полированные кедровые доски кафедры. Ведь он-то знал, как долго и тяжело надо трудиться, чтобы подготовить проповедь! Пусть даже ему как оратору не хватает вдохновения, зато логика у него всегда ясная и понятная, а теология — безупречно ортодоксальная. И ничего из этого до слушателей не доходило? Очевидно, нет. Страстность и напор значили для них гораздо больше.

«Я мог бы проповедовать и за Стилиана, — понял Ршава. — Мог обрушивать анафемы на голову моего родственника. И если бы слова звучали с достаточным вдохновением, люди похвалили бы меня так же, как сейчас».

И прелат задумался: зачем он столько лет корпел над священными писаниями Фоса и комментариями к ним — трудами целых поколений теологов? Нужно ли это было, чтобы стать успешным священником? Опять-таки очевидно — нет. Он мог добиться большего, присоединившись к труппе бродячих актеров. Похоже, толпе важнее, как он перед ней выступает, чем то, о чем он говорит.

Еще несколько прихожан, выйдя из храма, похвалили его проповедь. И после их слов он даже на секунду похолодел. «Стилиан? Да я мог призвать их поклоняться Скотосу! И если бы сделал это достаточно страстно, они вполне могли подчиниться».

Ршава содрогнулся. Разумеется, владыка благой и премудрый никогда не допустит такой пародии на справедливость.

Как и в любом другом городе империи Видесс, прорицатели в Скопенцане стоили медяк за пучок. Подобно колдунам и знахарям, продававшим заговоры для плодовитости скота, а также приворотные зелья и заклинания, от которых у врага гарантированно начнется зуд в самых неподходящих местах, многие из прорицателей — возможно, большинство — были мошенниками. Но у некоторых все же имелся определенный талант.

За все прожитые в Скопенцане годы Ршава никогда не чувствовал необходимости посоветоваться с прорицателем. Действуя совместно с эпархом, они выловили наиболее злостных шарлатанов и выгнали их из города, угостив на дорожку плетьми. Однако нельзя, общаясь с представителями магической профессии, хотя бы немного не разобраться, на кого из них можно положиться, а на кого — нет. Поэтому, решив узнать, что его ждет впереди, прелат без колебаний вызвал к себе некоего Элада.

Прорицатель оказался на несколько лет старше Ршавы — ближе к пятидесяти, чем к сорока. Его одежда была из хорошей шерсти и чистая. Очень многие представители этой профессии были отчаянно бедны, что само по себе роняло их в глазах прелата. Если они не могли заглянуть в будущее хотя бы настолько, чтобы это пошло на пользу им самим, то как они надеялись помочь кому-то еще? Элад эту проверку выдержал.

И немедленно выдержал еще одну. Едва его провели в кабинет Ршавы, он сказал:

— Святейший отец, попытка предсказать, кто унаследует трон, карается смертной казнью. Я никогда не нарушал этого закона и впредь не нарушу. Я говорю это только потому, что в стране идет гражданская война. И я не спрашиваю, что вы хотели бы от меня узнать.

Элад явно понимал, что хотят от него узнать. И не стал делать вид, что не понимает.

— Я не заставлю вас тревожиться о мече палача. И не собираюсь подставляться под него сам, — заверил его Ршава.

— Вы великодушны. — Элад вежливо склонил голову.

Лицо у него было вполне обычным — за исключением глаз, больших, темных и глубоких. Ршава вполне мог поверить, что они видят то, о чем большинство людей даже не подозревают.

Элад глотнул вина, поданного ему младшим священником. Когда молодой человек вышел из комнаты, прорицатель спросил:

— Так что вы хотите узнать?

Ршава улыбнулся, весьма гордый своим хитроумием:

— Я надеюсь узнать от вас, стану ли я вселенским патриархом.