«Пока, — подумал Ршава. — Они до нас не добрались… пока».

Говорили, что хаморы рождаются в седле и всю жизнь проводят верхом на своих степных лошадях. Говорили, что ходят они переваливаясь на кривых ногах, которые более привычны обхватывать бока лошади, чем переступать по земле. Про них многое говорили. Кое-что из этого могло оказаться правдой, но большая часть наверняка была чепухой.

Ршаве было интересно, что люди скажут об экспедиции, выехавшей из Скопенцаны в морозный зимний день. Например, они могли бы сказать, что он в этой экспедиции лучший наездник. Это было бы правдой — и встревожило бы любого, знавшего, какой из Ршавы наездник.

Однако по сравнению с большинством чародеев Скопенцаны, он и в самом деле словно родился в седле. Некоторые из его спутников уселись на лошадь впервые в жизни, привыкнув ездить, когда у них была такая необходимость, на ослах или мулах. И теперь они постоянно жаловались на то, что оказались высоко над землей.

— Не волнуйтесь, — радостно поведал им один из охранников Зауца — он был из тех, кто умел ездить верхом. — Если свалитесь в сугроб, то увидите, какой он приятный и мягкий.

Даже в этом он был не вполне прав. Снег покрылся настом, местами настолько крепким, что человек мог идти по нему, не оставляя следов. Если свалиться на такой наст, мало не покажется. Ршава ехал, закрыв капюшоном уши и выбритую макушку. Отморозить их у него не было ни малейшего желания.

Время от времени из-под копыт взлетали куропатки, трепеща белыми крыльями. Он не замечал их, пока они не взлетали. Летом перья у них становились бурыми, а весной и осенью — смесью бурого и белого. Сейчас, зимой, они стали полностью белыми, за исключением глаз и кончиков крыльев. У зайцев, хорьков и лис происходила такая же смена окраски.

«Откуда они знают? — гадал Ршава. — У них нет календарей. Они не молятся и не празднуют день зимнего солнцестояния. Но изменения эти столь же надежны, как сама смена времен года».

Прелат пожал плечами, сидя в седле. Он понятия не имел, как животные угадывают времена года.

— О чем вы задумались, святейший отец? — поинтересовался ехавший рядом с ним чародей по имени Кубац.

Он обладал самой высокой репутацией среди магов Скопенцаны. Многие чародеи отказались от обычая производить впечатление на людей, облачаясь в расшитые одеяния и отращивая длинные, хитроумно завитые бороды и такие же волосы. Кубац такой ерундой никогда не занимался. Внешне он напоминал Ршаве мелкого чиновника или секретаря — худощавый, средних лет, неприметный. Подернутая сединой борода коротко подстрижена. Плащ, хотя из более качественной шерсти, чем по карману большинству чиновников, обычного покроя и неброского темно-зеленого цвета.

Ршава сказал, добавив:

— Никто из всех известных мне теологов никогда на эту тему не размышлял. Может быть, чародеям известно больше, чем священникам?

Кубац прищурился, лицо его изменилось. Когда он напряженно думал, его лицо уже нельзя было назвать обычным: оно светилось мудростью. Еще несколько вспугнутых куропаток взлетели из-под копыт. Кубац проследил за ними взглядом, пока они вновь не опустились на снег, мгновенно исчезнув.

— Так-так, — задумчиво протянул чародей и перевел взгляд на Ршаву. — Разве это не интересно? Нет, святейший отец, я не могу вам сказать, как и почему животные с приходом зимы меняют окраску на белую.

— Но не все. — Ршава указал на реку Аназарб, вдоль южного берега которой ехали видессиане.

Река еще не замерзла от берега до берега, это случится позднее зимой. В ледяной воде плавало несколько уток. Перья у них стали более тусклыми, чем летом, но не белыми. И белки, что всю зиму лущили еловые шишки, оставались рыжими. Барсуки и медведи тоже не меняли окраску.

— Разве это не интересно? — повторил Кубац, обратив на уток столь же пристальное внимание, что и недавно на куропаток. — Обратите внимание, что утки живут на воде, а куропатки — в снегу. Темная птица на снегу долго не проживет. Это вполне очевидно.

— А как же вороны? — осведомился Ршава, и чародей поморщился. — Кстати, мы-то с вами понимаем, что изменение окраски может дать птице преимущество, но откуда это известно птицам?

— Понятия не имею, — признался Кубац. — Единственное, что мне приходит в голову, — это то, что птицы, которые становятся белыми, могут — и повторю: могут с большей вероятностью выжить и дать потомство. Если более темных птиц съедят до того, как они выведут птенцов… — Чародей пожал плечами. — Это мое лучшее объяснение, а насколько оно хорошее, судите сами.

— Не знаю… Допустим, если бы вороны или белки стали белыми, то разве это не принесло бы им столько же пользы, как и куропаткам? Но вороны остаются черными, а белки — рыжими.

— Я ведь уже сказал, что не знаю ответа, — напомнил Кубац. Во время разговора его дыхание превращалось в облачка пара. — Я лишь подбросил вам идею для размышления. И вряд ли моя идея — окончательная истина.

Лошади с трудом брели по снегу; их дыхание тоже становилось паром. День был ясным и солнечным, но стоял сильный мороз. Даже здесь, далеко на севере, зимой бывали теплые дни, но сегодня путникам не повезло. Березы, тополя и клены с голыми ветвями напоминали скелеты. Ели, сосны и пихты оставались зелеными круглый год, но их накрыло таким снежным одеялом, что создавалось впечатление, будто и деревья хотят последовать примеру куропаток. Ршаве эта идея понравилась, и он поделился ею с Кубацем.

— Гм… Любопытно. — Маг приподнял бровь. — Впрочем, если вы сумеете заставить деревья становиться зимой белыми без снега, то действительно будет впечатляюще.

Ршава лишь хмыкнул в ответ, поняв, что его очень тонко высмеяли.

В ту ночь он спал в палатке, обогреваемой лишь жаровней с тлеющими древесными углями. Он закутался в одеяла и меховой плащ и надел всю свою одежду, но так и не согрелся. Ему довелось спать на палубе корабля, который привез его в Скопенцану, там выбор был простым: или спать на палубе, или вовсе не спать. Но с тех пор он каждую ночь ложился в кровать. Ршава жаловался бы на неудобства еще больше, если бы чародеи и охранники не спали на земле, так же завернувшись во все, что у них имелось.

Впрочем, горячая ячменная каша, политая медом, помогла ему утром примириться с тяготами путешествия, равно как и сдобренное пряностями горячее вино. Где-то в отдалении над крышей крестьянского домика поднимался дымок. В северной части империи те из крестьян, кто не мог поддерживать огонь в очаге всю зиму, часто не доживали до весны.

Когда Ршава взобрался в седло, его бедра пронзила боль. Некоторые чародеи тоже застонали, и от этого прелату полегчало. В одиночку страдать действительно тяжелее.

— Долго нам еще ехать, пока мы не встретим кочевников? — спросил Ршава командира охранников, сурового мужчину по имени Ингер. Серые глаза и светло-каштановые волосы подсказывали, что в его жилах течет немалая доля халогайской крови.

Однако Ингер вырос в Скопенцане и был истинным видессианином во всем, кроме внешности. То, как он пожал плечами, можно было назвать своего рода небольшим шедевром, которым восхитились бы и в столице. Здесь же, в морозной глуши, Ршава счел такое пожатие лучшим напоминанием о доме.

— Мы их встретим, когда встретим, святейший отец, — ответил Ингер. — Или же, если ни одна из банд не движется к Скопенцане, не встретим вовсе. В этом случае мы вернемся домой.

То, что ни одна из банд хаморов может не направляться к Скопенцане, даже не приходило Ршаве на ум. Сама мысль об этом разгневала его. «Как они смеют игнорировать мой город?» — мелькнуло в голове. Прелат мысленно усмехнулся. Прежде он не понимал, что стал неотъемлемой частью Скопенцаны — или же город стал его частью. «Я уже давно не изгнанник из столицы», — подумал он.

Над ними бесшумно пролетела снежная сова. Крупные белые птицы летали обычно днем. Когда Ршава оказался на севере, ему пришлось к этому привыкать: в окрестностях столицы, да и вообще в большей части империи увидеть сову днем считалось худшей из дурных примет. День еще не наступил, но утренние сумерки подсказывали, что солнце приближается к юго-восточному горизонту.