Развернул. Бумажка была нечистая и перетертая на сгибах. Видно было, что ее не раз разворачивали и снова складывали.

В шести строках не слишком аккуратным почерком было написано, что майор Джон Уилберфорс аттестует некоего Ахмеда Мухаммеда как трудолюбивого, старательного работника, умеющего водить грузовик и производить мелкий ремонт и вдобавок безукоризненно честного – обычное письмо-рекомендация, какие дают при расчете на Востоке. Дата – полуторагодовой давности, что тоже обычно для Востока, где такие рекомендации хранят и постоянно носят при себе.

Нахмурив лоб, Ричард постарался со свойственной ему тщательностью восстановить в памяти утренний эпизод.

Факиру Кармайклу – в том, что это был он, Ричард не сомневался – грозила жестокая опасность. Он пришел в консульство – зачем? Чтобы спастись от преследования? Но вместо спасения столкнулся с еще большей опасностью. Там его ждал враг или подручный врага. Толстый коммивояжер, по-видимому, имел самые определенные инструкции, иначе как бы он отважился стрелять в Кармайкла прямо в консульстве на глазах у нескольких свидетелей? Значит, толстяк готов был на все. Кармайкл узнал однокашника, просил о помощи и исхитрился незаметно передать ему эту, казалось бы, совершенно невинную бумажку. Отсюда следует, что бумажка эта очень важная, и, если враги все же настигнут Кармайкла и при нем ее не обнаружат, они, безусловно, сопоставят факты и сообразят, кому он мог ее передать. А раз так, то что он, Ричард Бейкер, должен с этой бумагой делать?

Можно вручить ее Клейтону как представителю правительства его британского величества.

А можно оставить у себя до того времени, пока Кармайкл не явится за ней лично.

После нескольких минут размышления он избрал второе.

Но прежде всего следовало принять меры предосторожности.

Оторвав неисписанную половинку от старого письма, он начертал на ней те же шесть рекомендательных строчек о достоинствах некоего водителя грузовика – почти в тех же выражениях, но все-таки не совсем, на случай если это был шифр, – хотя могла быть там и надпись симпатическими чернилами.

Свое сочинение он слегка испачкал о подошвы башмаков, помял в ладонях, сложил, расправил, опять сложил – и так до тех пор, пока бумага не приобрела вид заслуженный и грязный. Тогда он ее скомкал и сунул в карман. Оригинал же, повертев в руках и поразмыслив, тщательно сложил в плотный бумажный кирпичик, обернул уголком клеенки, отрезанным от мешочка для ванных принадлежностей, и, достав из полевой сумки пластилин, обмазал слоем пластилина, размял, ровно обкатал и аккуратно снял на него слепок с цилиндрической печати, которая у него нашлась при себе.

Он поглядел на результат своих трудов с сумрачным удовлетворением.

На пластилиновом валике отчетливо отпечаталось изображение солнечного бога Шамаша с Мечом Правосудия в руке.

– Будем считать, что это добрый знак, – сказал себе Ричард Бейкер.

Вечером в кармане пиджака, который он сменил к обеду, помятой бумажки уже не было.

«Живем! – думала Виктория. – Живем, братцы!» Она сидела на городском аэровокзале, и вот наконец настал волшебный миг, когда по радио объявили: «Пассажиров, направляющихся в Каир, Багдад и Тегеран, просят занять места в автобусе».

Волшебные слова, волшебные названия. Конечно, для миссис Клиппс, которая, видно, всю жизнь только и делала, что перескакивала с корабля на самолет и с самолета на поезд с краткими привалами в шикарных отелях, они, может, и не представляют ничего особенного, но для Виктории это просто чудо! Что она слышала в жизни? «Диктую, записывайте, мисс Джонс», или: «В этом письме масса ошибок, пожалуйста, перепечатайте, мисс Джонс», или: «Чайник вскипел, милочка, заварите чай», или: «Сказать, где лучше всего делают шестимесячную?». Унылая, набившая оскомину проза. А тут – Каир, Багдад, Тегеран! Романтика Востока! (И Эдвард в конце пути.)

Виктория опустилась с небес на землю и услышала, как ее нанимательница, которая, оказывается, страдает болезненным словесным недержанием, завершает очередной монолог:

– …и плохо моют, представляете? Я всегда очень осторожна с тем, что приходится есть. Грязь на улицах и на базарах просто немыслимая. И это тряпье, что они там носят! Нарушение всех норм гигиены. А туалеты!.. Их и туалетами-то не назовешь!

Виктория исправно выслушивала ее стенания, но у самой у нее на душе было по-прежнему светло и празднично. Какое дело молодым до микробов и грязи? Приехали в Хитроу. Виктория помогла миссис Клиппс выйти из автобуса. Паспорта, билеты, деньги – все это уже было в ее ведении.

– Ах, – приговаривала миссис Клиппс, – как хорошо, что вы со мной, мисс Джонс! Просто не представляю, что бы я в дороге без вас делала!

Виктория нашла, что путешествие на самолете мало чем отличается от школьной автобусной экскурсии, где каждым твоим шагом заботливо, но твердо распоряжаются учителя. Самолетные стюардессы в аккуратной униформе, совсем как воспитательницы в классах для умственно отсталых детей, терпеливо и наглядно объясняли пассажирам, что в каких случаях следует делать. Того и гляди, услышишь от них: «А теперь, дети…»

Утомленные молодые мужчины за стойками скучливо протягивали руки за паспортами, задавали личные вопросы о деньгах и драгоценностях и вообще лезли в душу, будто ты перед ними провинилась. Викторию, от природы легко внушаемую, так и подмывало вписать в декларацию свою единственную бедную брошку как бриллиантовую диадему стоимостью в десять тысяч фунтов, то-то скучливый молодой человек глаза бы на нее вытаращил. Но она вспомнила про Эдварда и сдержалась.

Пройдя через все барьеры, они опять уселись ждать в зале, на этот раз открывающемся прямо на летное поле. Снаружи, воя, разгонял моторы стоящий наготове самолет. Миссис Клиппс упоенно обсуждала своих будущих спутников:

– Смотрите на тех двух детишек, ведь правда прелесть? Ну нет слов! Но ехать одной с двумя детьми – это же так хлопотно! Англичане, я думаю. Костюм на матери сидит бесподобно. А лицо утомленное, еще бы! Красивый мужчина, вон тот, на испанца похож, верно? Смотрите, какая пестрая клетка на том господине, безвкусица, по-моему. Бизнесмен, надо полагать. Этот вот, что в углу, голландец, он проходил контроль перед нами. Вон то семейство – либо турки, либо персы. Американцев я не вижу ни одного. Они, должно быть, летают больше на «Панамерикен».[57] А вон те трое, что разговаривают, я бы сказала – нефтепромышленники, как по-вашему? Обожаю угадывать по виду, кто есть кто. Мистер Клиппс говорит, что у меня на людей чутье. По-моему, интересоваться людьми – это так естественно. Вон то норковое манто стоит не меньше трех тысяч долларов, вы согласны?

Миссис Клиппс перевела дух. Дав оценки всем своим будущим попутчикам, она начала испытывать нетерпение:

– Ну, чего мы дожидаемся, хотела бы я знать? Мотор запускали уже четыре раза. Все в сборе. Что же тянуть? И по расписанию давно пора.

– Может быть, вы бы выпили чашку кофе, миссис Клиппс? Вон там, я вижу, буфет работает.

– Да нет, благодарю вас, мисс Джонс. Я пила перед отъездом, и в животе у меня сейчас неспокойно, лучше не добавлять. Чего мы ждем, не понимаю.

Ответ был получен, не успела она закрыть рот.

Распахнулась дверь из коридора со стороны таможенных и паспортных служб, и в зал, точно порыв ветра, влетел высокий господин. Вокруг роились служащие аэропорта. Следом несли два запечатанных холщовых мешка.

Миссис Клиппс оживилась.

– Явно какая-то важная птица, – высказала она мнение.

«Да, и не стесняется важничать», – подумала Виктория. Действительно, в облике вновь прибывшего была вызывающая, почти нарочитая броскость. На плечах – темно-серый дорожный плащ с большим откинутым на спину капюшоном, на голове – светлая широкополая шляпа наподобие сомбреро. Седоватые локоны чуть не до плеч. И великолепные серебристые усы концами кверху. Просто оперный бандит. Таких мужчин, которые красуются своей наружностью, Виктория не одобряла. Она оглядела его с осуждением.