За что умирали солдаты и офицеры? За что они сражались?

Три года спустя депутат Лев Рохлин с высоты своего политического опыта скажет:

- За интересы мафии.

К этому выводу он придет не потому, что станет много знать о мафиозных разборках в высших политических кругах страны. И не потому, что ему стали известны суммы, которые заработали отдельные лица на войне. А лишь потому, что как профессионал, получивший доступ к информации о состоянии армии и обороны страны, он не мог пройти мимо факта: развал такого масштаба не может иметь причиной одни лишь политические ошибки и стратегические просчеты.

Чтобы так развалить страну и ее армию, нужно иметь вполне определенные задачи и конкретные интересы.

А чтобы довести дело до того, что произошло в Чечне, недостаточно нечаянного стечения обстоятельств. Нужен план, определяющий последовательность и характер шагов, которые могли к этому привести.

Кто мог составить подобный план?

Все эти вопросы возникнут потом. А в конце 1994 года далекий от политики прожженный вояка генерал Рохлин готовился к смертельной схватке и заботился лишь о том, что могло бы помочь выйти из нее с минимальными потерями. Генерал не верил в увещевания Грачева. Но знал, что в военном деле только результат может показать, кто прав, а кто нет. До этого прав лишь тот, у кого власть и право принимать решения.

Генерал и его подчиненные были тогда в числе немногих, кто умел сражаться и побеждать, кто сумел сохранить это умение и подготовиться к худшему, несмотря на все попытки убедить их в отсутствии опасности...

- Самоуверенность, - говорит Рохлин, - чрезвычайно опасна. При отсутствии объективной информации о противнике, при непродуманности плана действий, при неразберихе в управлении она может обернуться трагедией. Я был уверен, что в Грозном нас ждут жестокие бои.

- Заняв удобные позиции у Толстого-Юрта, мы могли обеспечить выдвижение и других частей в район Грозного, - рассказывает Рохлин. - Для этого надо было захватить ряд объектов, в том числе мост через реку Сунжу у станицы Петропавловская.

Мост этот имел важнейшее значение. Иных переправ поблизости не было. Боевики тоже это понимали и охраняли мост большими силами. Станица Петропавловская была под их контролем. По данным разведки, численность боевиков достигала 400 человек. Это были наемники, опытные, обстрелянные бойцы... Что могли противопоставить им генерал и его штаб? Мальчишек срочной службы, кроме учебного полигона, ничего не видевших, не слышавших до того свиста пуль над головой, никогда прежде не державших в прорези прицела живого человека?

Как поведут они себя в настоящем бою? Надеяться комкор мог лишь на то, что та беспокойная жизнь с непрерывной чередой тревог и учений, за которую многие его так не любили, не прошла даром.

В час ночи 20 декабря генерал приказал разведывательному батальону майора Дмитрия Гребениченко выдвинуться в район станицы с задачей захватить мост. Эту задачу уже пытались решить бойцы внутренних войск. Но неудачно: попали в засаду.

Боевики не ожидали ночного нападения, и батальон взял мост.

Тут все и началось. За полчаса боя боеприпасы оказались на исходе. Бойцы растерялись. Плотный огонь боевиков гнал их в укрытие. Они стали стягиваться к бронетранспортерам, надеясь укрыться за стальными машинами. Руководивший боем начальник разведки 20-й гвардейской дивизии подполковник Николай Зеленько был ранен. Тогда он был одним из немногих, кого генерал знал лично, в чьей смелости и профессиональной подготовке не сомневался. (В 1991-м, как помним, они вместе брали штаб "Мхедриони" в Тбилиси.) Что оставалось делать комкору?

На войне бывают ситуации, когда у командира не остается иных средств управления подчиненными, кроме примера личной храбрости. Смелость командира в таких ситуациях - как начало всех начал, как ключ к решению всех проблем, как философский камень, превращающий людей в бойцов, меняющий ход событий, возвышающий человека до подвига, войска - до победы.

"Уазик" генерала помчался к станице. Засевшие за броней БТРов солдаты и офицеры увидели притормозившую машину, а затем и комкора, шагающего к ним во весь рост.

Хриплый, простуженный голос, решительные команды возвысились над воем мин и треском автоматных очередей. И сбившиеся в неуправляемую толпу люди враз почувствовали, что становятся опять бойцами. Вялые пальцы свернулись в твердый кулак. Рассредоточив людей, назначив цели, комкор продолжал стоять во весь рост, демонстрируя полное пренебрежение к смерти.

- Это не самый лучший вариант, когда генералу приходится лично поднимать бойцов в атаку, - говорит Рохлин. - Но для моих солдат и офицеров это был первый бой. И, скажем прямо, не самый трудный из тех, что ждали впереди. Если бы я тогда не поступил так, как поступил, впоследствии мне было бы трудно командовать. Хотя я мог поступить иначе: бросить, например, на помощь все имеющиеся у меня силы или открыть ураганный огонь артиллерии. Но в сложившейся ситуации надо было, кроме прочего, научить людей преодолевать страх. Поэтому я действовал вполне сознательно. И, вставая под огнем во весь рост, я руководствовался лишь трезвым расчетом. Ни бравады, ни отчаяния не было.

Период бесшабашной храбрости, по словам Льва Рохлина, прошел у него в Афганистане. Там он научился контролировать свои чувства и подчинять свое поведение в бою задачам управления.

А может быть, у него никогда и не было страха? Или он научился преодолевать его еще раньше? Ведь сам рассказывал, как однажды в детстве на рыбалке ночью провалился под лед, но не растерялся и сумел разыскать полынью и вылезти.

- В воде я чувствовал себя свободно, - говорит Рохлин, - хорошо плавал. Поэтому и не ударился в панику. Но я всю жизнь, например, боюсь высоты. Сам не знаю почему. И в горах Афганистана не чувствовал отваги в сердце. Посмотреть вниз с горной кручи для меня было подвигом. Но признаться в этом мне, командиру полка, - невозможно. Потел, зубами скрежетал, но лазил по горам вместе со всеми. Да и сейчас я трепетно отношусь к десантникам. Мне кажется, что они особый народ. Меня с парашютом прыгнуть вряд ли заставишь.

Одним словом, чувство страха присуще Льву Рохлину так же, как большинству смертных. Но, как говорят, отважен не тот, кто не боится, а тот, кто умеет это чувство в себе преодолевать. Этому умению надо учиться. И учеба тогда идет впрок, когда даешь себе отчет в том, что страх - плохой советчик.

- В Афганистане со мною был такой случай, - рассказывает Рохлин. - Я ставил задачу подчиненным, и в это время пуля сразила стоявшего рядом солдата афганской армии. Я даже не повернул головы в его сторону. И сделал это не потому, что меня совершенно не трогает человеческая жизнь, а потому, что война - это адское дело и вести себя на ней приходится соответственно... Иначе не добьешься беспрекословного подчинения своей воле, не сможешь командовать. И в конце концов погубишь и себя, и всех своих подчиненных.

Много позже, когда Рохлин войдет в ад новой для себя политической жизни, один мой знакомый как-то обронит:

- А генерал опасный соперник в политике...

- С чего ты взял? - поинтересовался я.

Тогда Рохлин уже не казался мне бригадиром механизаторов и я уже знал, что усталая медлительность движений и голоса отнюдь не соответствует темпераменту его решительной натуры. Но я все же видел в нем только окопного генерала, прямолинейного, грубого вояку, напрочь лишенного "второго дна", которое так необходимо иметь политическому деятелю.

- Он способен во имя поставленной цели хладнокровно и демонстративно рисковать не только своим благополучием, но и жизнью, - пояснил мой знакомый.

И добавил:

- А это важнее, чем просто знать правила игры и уметь рассчитывать свои действия на несколько ходов вперед.