- Командующий позвонил мне, - вспоминает Рохлин, - и говорит: "Сам знаешь, как все складывается. Прошу тебя - иди. Так надо". Я в свою очередь попросил ознакомить меня с планом операции и решением на ее проведение. Когда я увидел этот план, то понял, что он полностью срисован с последней нашей операции, со всеми ее просчетами и ошибками. Элемент внезапности отсутствовал. Силы разбивались на две части, что делало их слабыми. Я предложил дать мне возможность пойти вперед, создав мощный передовой отряд. Операцию предложил начать ночью. Пройти по дороге максимальное расстояние. А днем уйти на бездорожье. В воздухе предложил иметь два вертолета "Ми-8", со сменой в воздухе, которые поведут колонну. А два "Ми-24" направить на предполагаемый маршрут с задачей подавления всех точек сопротивления и препятствия подходу душманов к этому маршруту.

Командование согласилось с планом, предложенным Рохлиным. В результате войска вышли к Ургунскому ущелью без потерь. Душманы не ожидали такого стремительного броска и не успели ничего предпринять.

- В операции принимал участие будущий президент Афганистана Наджибулла, - рассказывает Рохлин. - Тогда его называли доктор Наджиб. Он дал войскам несколько наводок...

191-й полк прорвался в ущелье первым. И Рохлин вскоре выяснил, что все наводки - пустые.

- В этом тоже сказывались свои проблемы: несогласованность и отсутствие единого центра управления, - считает он. - Уже тогда политики гнули свое, дипломаты - свое. КГБ и армия разбирались между собой. А местные власти имели свои интересы и лавировали между всеми. В результате никто ни за что конкретно не отвечал.

Но, как бы там ни было, операция продолжалась.

- Вскоре летчики доложили, что из прилегающего района по ним ведут сильный огонь из ДШК5, - рассказывает Рохлин. - Я запросил разрешение выйти в тот район. И, развернув полк на фронте до десяти километров, повел его в горы. А вскоре центр боевого порядка полка натолкнулся на сильнейшее сопротивление. Как потом выяснилось, это были стратегические склады душманов, куда было свезено огромное количество боеприпасов и материальных средств. Объемы завоза рассчитывались на весь зимний период боевых действий.

Рохлин, как всегда, не стал бросать полк в атаку.

- Уровень подготовки личного состава полка, - говорит он, - позволял решать практически любые задачи. Все офицеры, до командира взвода включительно, умели руководить огнем артиллерии. Артиллерия и решила задачу разгрома базы. Ее правильно направленный огонь привел к тому, что на базе начали рваться склады с боеприпасами. Сила взрывов была такой, что взрывная волна докатилась до передовых отрядов полка и у одного из пулеметов ДШК оторвало ствол и подбросило высоко вверх. Ствол упал на солдата-пулеметчика. Он получил сильную контузию и стал единственным пострадавшим в операции.

- В то время, пока шел разгром базы, группа разведчиков вышла к большому населенному пункту Сена, - продолжает Рохлин. - Блокировать его 20 разведчиков не могли. И лишь вели наблюдение, выставив засады. Через некоторое время из села вышла группа душманов и напоролась на нашу засаду. Одного попавшего в плен душмана разведчики отпустили, приказав передать, что,если остальные не сдадутся, живыми им не уйти. Это был, конечно, блеф. Разведчикам было не сдержать большой отряд, который находился в селе.

Наутро из села без всяких дополнительных предупреждений стали выходить мужчины и складывать оружие.

Рохлин попросил прислать в село нескольких представителей правительства Афганистана, чтобы провести переговоры.

Переговоры прошли успешно, и весь отряд согласился перейти на сторону правительства.

- В разговоре с командованием отряда, - рассказывает Рохлин, - я спросил, что заставило их так легко сдаться. Они ответили, что знали, с кем им придется иметь дело, если они будут прорываться... И решили не повторять ошибок тех, кто вел себя по-другому. Оказывается, они были хорошо информированы о полке и знали о всех проведенных нами операциях...

"Бывший первый заместитель, а затем командующий 40-й армией В. /7. Дубинин, - пишет генерал Варенников в письме Рохлину, о котором мы говорили выше, - не один раз вспоминал Ваши умелые действия и высокие показатели в боях".

Сегодня, по прошествии многих лет, Рохлин считает главным своим достижением в Афганистане не удачные боевые операции, а то, что ему удалось сломать в подчиненных ему полках традиции пресловутой дедовщины.

- Этому явлению в действующих частях придавалось очень мало значения, - говорит он. - Но факты были страшные. В Бахараке, в роте охраны аэродрома, так называемые "старослужащие" облили солдата-первогодка керосином и сожгли за то, что он не натопил печку в землянке. Я за этот случай получил выговор, как начальник гарнизона. Хотя аэродром тогда охраняла не моя рота. А чуть позднее молодой солдат, не выдержав издевательств, расстрелял целое отделение... Я шел на самые крайние меры в борьбе с подобными отношениями. Честно говоря, дело доходило до мордобоя... Сам бил тех, кто издевался над сослуживцами. Заставлял на коленях стоять перед полком и просить прощения у товарищей. И когда один сержант привел ко мне молодого солдата и попросил поговорить с ним, потому что считал, что солдата бьют, я испытал чувство, сравнимое разве что с тем, которое было у меня, когда старшим лейтенантом получал первый свой орден...

...По завершении Ургунской операции Рохлин вылетел в Газни, загрузив в вертолет захваченное у душманов оружие. Вертолет был сбит. При падении Рохлин получил множественные ранения и сломал позвоночник...

- В Афганистане мне однажды сказали, что рано или поздно мы тоже будем воевать на своей территории, - вспоминает он. - Я тогда не мог даже подумать об этом. Мне казалось, что это бред. И лишь отмахнулся от разговора...

Еще в Афганистане, когда Рохлин узнал, что служба в средней полосе России ему не светит и придется ехать в Кызыл-Арват заместителем командира дивизии, он написал письмо жене. "Там даже асфальт есть", - доказывал он Тамаре Павловне прелести предстоящей службы.

Что представляло из себя место, куда был направлен Рохлин?

- Учебный центр дивизии находился в Кызынжике, - рассказывает он. - В полдень там обязательно задувал "афганец" - ветер, поднимавший пыль и песок, В трех метрах ничего не было видно. Сила этого ветра была такой, что машины сдувало. От укуса насекомых, которых мы называли "пендирки", на теле образовывались кровоточащие язвы, не заживающие долгие годы...

Как бы там ни было, это все же была служба. А без нее Рохлин не мыслил дальнейшей жизни.

Но ситуация складывалась так, что врачи собирались определить ему инвалидность. С армией пришлось бы тогда расстаться.

Ему дали месяц отпуска, после которого он должен был прибыть на врачебную комиссию, итог которой нетрудно было предсказать.

- Тогда я собрал барахло и поехал в дивизию, - вспоминает Рохлин.

На комиссию он так и не явился.

Полигон дивизии находился в тяжелейшем состоянии. Не так давно пожар уничтожил почти всю его инфраструктуру.

Жить пришлось в полуразрушенном бараке, через потолок которого светили звезды. Обогревалась комната электрической спиралью, накрученной на кирпичи. А на дворе стоял февраль 1985 года..

Тысячу рублей, полученных за тяжелое ранение, Рохлин использовал очень продуктивно.

Он ездил в Ашхабад и, не жалея денег, гулял с теми, кто мог чем-то помочь в восстановлении материальной базы полигона. Заводил связи...

И вскоре к полигону протянулась пятнадцатикилометровая линия электропередачи, было построено тактическое поле, горный учебный центр... Через близлежащее ущелье лег мост, где танкисты обкатывались по горному упражнению.