Некоторое время я размышлял, а затем промолвил:

– Хочу спросить у вас кое-что.

– Что же?

– Я упомянул, что в годы работы Сэйсукэ Тасиро начальником отдела в «Айбе» вы с ним довольно близко общались, но только сейчас вспомнил, как однажды вы говорили, что окончили один университет.

– Как, ты разве не знал? В «Кёби» это было всем известно.

– Я держался довольно замкнуто.

– Ну да, ну да. Сэйсукэ Тасиро окончил когда-то тот же художественный университет, что и мы с тобой. Он старше меня на год, и в студенчестве я знал его только в лицо. Если бы не этот факт, разве стал бы он знаться с парнем из какого-то мелкого дизайнерского бюро? Особенно учитывая мою должность на тот момент. Начальник отдела рекламы и пиара «Айбы» не стал бы без особой причины общаться с кем-либо рангом ниже начальника отдела. Думаю, ты не сыщешь второго такого дурака, который, окончив художественный университет, был бы директором финансовой компании.

– Теперь я все понял.

– Что ты понял?

– «Тамаи файненс», вероятно, спекулировала не только недвижимостью, но и движимыми ценностями.

– Точно, этим они тоже занимались. Значит, уже догадался?

– Вы о живописи?

– Именно. В эпоху «мыльного пузыря» даже торговцы недвижимостью как одержимые скупали картины по всему миру. Наш герой от них не отставал. А я и не знал, что ты в этом разбираешься.

– Совсем немного. Слышал, что директор «Тамаи файненс» любит посещать аукционы «Сотби» и «Кристи». Если задуматься, я не раз слышал и имя Тасиро, но, поскольку оно не такое уж редкое, я ни разу не связал его с Сэйсукэ. Не знал я и того, что «Тамаи файненс» – дочерняя компания «Айбы». В то время, как вы правильно заметили, все были словно одержимые. Не только агентства по торговле недвижимостью, но и крупнейшие торговые дома создавали отделы по работе с искусством и с головой окунались в спекуляцию. Дилетанты-финансисты, не зная подлинной стоимости картин, принимали их в залог огромных сумм лишь потому, что они принадлежали кисти известного художника. В первую очередь это, конечно, касалось импрессионистов. Кое-кто даже обанкротился, продав залоговое право на картину. А компания, занимавшаяся строительством курортов, победившая на торгах, получила «Свадьбу Пьеро» Пикассо за семь с половиной миллиардов. Она тоже обанкротилась. Похоже, все картины того периода сейчас заложены и законсервированы. Общая сумма налога составляет миллиард иен. Особенно велика в ней доля «Тамаи файненс».

Мурабаяси слушал раскрыв рот.

– А ты неплохо знаешь предмет…

– Так, слышал кое-что.

Так и есть. Слышал от Эйко. Она часто говорила: «У картины всего одна жизнь. Нельзя допускать, чтобы она становилась заложницей экономических интересов».

В те годы на рынке живописи начали проявляться новые тенденции. Наступала эпоха миллионного инвестиционного менеджмента. Каждый раз при новости о том, что японские спекулянты приобрели на западном аукционе картину известного художника, особенно когда картина принадлежала кисти импрессиониста, по лицу Эйко пробегала тень. Эта тень стала еще заметнее, когда на страницах газет все чаще стало мелькать название «Тамаи файненс». После смерти Эйко я по привычке продолжал отыскивать статьи на эту тему. Что же случилось с моей памятью? Я плохо помню события, происходившие до и после смерти Эйко, но хоть сейчас могу сказать, где и за сколько была продана та или иная картина.

– Говорят, одна из причин того, что японский «мыльный пузырь» лопнул, кроется в мировом рынке предметов искусства. Конечно, влияние искусства на экономику не сравнится с ролью недвижимости, однако земля хотя бы замкнута в пределах одного государства, тогда как живопись стремится вслед за мировым рынком.

Я давно замолчал, а Мурабаяси все еще заинтересованно смотрел на меня. Наконец он произнес:

– Я-то думал, ты живешь отшельником. Теперь вижу, что ошибался. Мир искусства забыть невозможно.

Я не ответил, и он снова пробормотал:

– Сэйсукэ Тасиро, вероятно, также не смог расстаться с миром искусства. Хотя его целью могла оказаться лишь нажива, а интерес к живописи проснулся, когда он почуял запах больших денег. Ну, этого нам знать не дано. – Мурабаяси снова глубоко вздохнул. – Однако чем больше я думаю об этом деле, тем больше в нем неясного.

– В любом случае, – промолвил я, – Сэйсукэ Тасиро произнес мое имя. Суть ведь в этом, верно?

– Да. У тебя правда нет никаких предположений?

Не ответив на его вопрос, я спросил:

– Где он сейчас?

– Остановился в отеле через дорогу. Сонэ и Сагимура тоже с ним. Шестерки поселились в дешевой гостинице неподалеку. Я не рискнул разместиться у них под боком, вот и устроился здесь. Сделал пару вылазок в их отель, но в основном наблюдал издалека, из этого холла. Следил за ними, прикидывал, что они задумали.

– Однако я застал вас за чтением газеты. Перерыв?

– Вчера после обеда я их упустил. Следовал за ними на такси и упустил. Не люблю Киото. Шаг в сторону от туристических мест, и вокруг ни души – никаких условий для слежки. Их со вчерашнего вечера нет в отеле. Вчера ночью я звонил им в номер, назвавшись первым попавшимся именем, но портье сказал, что трубку никто не снимает. Так что сейчас мне совершенно нечем заняться.

– Вы упустили их в районе Симогамо?

– Да, именно там. Откуда ты знаешь?

Я взглянул на часы. Одиннадцать. Наверное, не стоит опаздывать к полудню. Я поднялся.

– Ты куда?

– У меня встреча.

– С кем?

– Думаю, с Сэйсукэ Тасиро.

Глаза у Мурабаяси округлились.

– Я потом вам все расскажу. Можете вернуться в номер и спокойно выспаться. Возможно, мне еще придется перед вами извиниться.

Он что-то кричал мне вслед, но я, не оглядываясь, быстрым шагом вышел из отеля.

На Каварамати-дори стало оживленнее. Было субботнее утро. И небо ясное-ясное.

Такси домчало меня до моста даже быстрее, чем я предполагал. На часах было только одиннадцать десять, когда впереди замаячил указатель на Аойбаси-Нисидзумэ. Я попросил водителя остановиться. Отсюда до цели моего пути было уже рукой подать.

Я не стал переходить мост, а решил прогуляться вдоль противоположного берега. Минут через пять вдалеке показался знакомый забор. С противоположного берега Камогавы я смотрел на дом, где родилась Эйко. Похоже, со времени нашего последнего визита здесь ничего не изменилось. Просторный особняк, скрытый за живой изгородью, увитой каким-то растением. Жаль, я не знаю, как оно называется. Эйко наверняка ответила бы, если бы я спросил. Надо было спросить. Некоторое время я просто стоял и смотрел. Мысленно прикинул расстояние до противоположного берега – ярдов сто двадцать или сто тридцать – и, поймав себя на этом, усмехнулся. Привычка на глаз мерить любое расстояние в ярдах появилась у меня во время учебы в американской глуши. Странно, что она не оставляла меня даже в этом старинном городе.

Я присел. Вспомнился вечер на берегу в Сандзё. Так же журчала вода. Было только два отличия: сейчас за спиной шумел поток машин, почти заглушая журчание воды, а над головой стояло полуденное солнце. Начало июня. Прозрачные лучи сливались с водной гладью. Поблескивая на солнце, река текла сквозь запруду.

Зажмурившись от яркого света, я постоял с прикрытыми глазами. Внезапно я ощутил чье-то присутствие и, открыв глаза, увидел перед собой щенка. Я протянул к нему руку, но он презрительно отвернулся и поковылял прочь.

Я поднялся и вернулся к мосту.

Стоя перед дверью особняка, я снова отметил, что внешне здесь ничего не изменилось. Дом и двор выглядели по-прежнему. Я не мог решить, стоит ли нажимать кнопку звонка. Мне показалось, что за спиной кто-то есть, и я обернулся. Никого. Я оглянулся по сторонам и, решив не звонить, взялся за створку раздвижных ворот.

Створка подалась. Дверь была незаперта, как и в моем жилище, но на этом сходство заканчивалось. Сама дверь выглядела совершенно иначе. И как Хироси удается содержать дом в порядке? Вроде бы холостяк. Или все дело в качестве постройки? Из раздумий меня вырвал отрывистый звук. Щелканье пальцев.