Мари вырвала меня из воспоминаний, протянув толстую книгу:

– Ван Гог.

Ван Гог. При этом имени меня захлестнула новая волна воспоминаний.

Именно так его имя произносила Эйко. Японцы, и я не исключение, обычно называют этого художника Гогом, без приставки «ван». Каждый раз она поправляла меня:

– Отрывать приставку «ван» от фамилии Гог – непростительная ошибка. Раньше я и сама не знала, но оба эти слова – Ван Гог – образуют фамилию. Так же как «да» у Леонардо да Винчи, приставка «ван» указывает на принадлежность к роду, и ты никогда не увидишь, чтобы в иностранных источниках его называли Гогом. Несмотря на то что в Японии о нем издана уйма книг, многие до сих пор ошибочно сокращают его имя. Думаю, всему виной «Письма Гога» Хидэо Кобаяси.[39] Интересно, сознательно он его так назвал или по незнанию?

Снова поток моих воспоминаний был прерван голосом Мари:

– Твоей жене нравился этот художник, верно? Там наверху много книг о нем.

Я поднял глаза:

– Нравился. Еще в школе она только и говорила что о Ван Гоге. Это, кажется, его биография. – Я указал на книгу у нее в руках.

– Сборник писем, – поправила Мари, – третий том полного собрания писем Ван Гога французского издания Галлимара и Грассэ. Довольно старое издание. Именно в этом томе я обнаружила пометки.

– И что там написано?

Она отыскала нужную страницу и протянула мне книгу.

Несколько строк шариковой ручкой латинскими буквами, но не по-английски. Я вопросительно взглянул на нее:

– Французский?

Она кивнула.

– Переведешь? Заодно расскажи, о чем идет речь на странице, где ты их обнаружила.

Она медленно, сбиваясь и делая длинные паузы, перевела содержание пометок. Получилась одна короткая фраза. Затем перешла к письму Ван Гога. Я хорошо помнил это письмо. Письма в переводе – единственное, что я прочитал из всех принадлежавших Эйко книг.

Я почувствовал, как зуб снова пронзила злая боль. Боль была другой, не такой, как вчера вечером. Я даже не успел ее толком почувствовать, как она уже ушла. Мелькнула и исчезла, словно тень вспугнутой птицы. Одновременно я будто услышал тихий шорох. Так бывает, когда одинокий лист срывается с ветки и бесшумно планирует на землю. Одну за другой я вспоминал истории о Ван Гоге, которые рассказывала мне Эйко. Сизая дымка, окутывавшая воспоминания, понемногу таяла.

Я тихо пробормотал:

– Возможно, это то самое.

– Что?

– То, что они ищут. Ты открыла еще одну карту.

– Это как-то связано с игрой, о которой ты говорил?

– Да. И если я прав, то твой миллион иен – это просто смешная сумма.

– Что это значит?

– Да ничего не значит. Мы привыкли, что ставка в игре – это деньги, но так бывает далеко не всегда. Вспомни хотя бы нелепые дуэли за поруганную честь или оскорбленную гордость, когда ставкой выступала сама жизнь. Время таких игр прошло, и наш случай не исключение, однако если эту ставку перевести на деньги, получится несколько миллиардов. Вот какая игра нас ждет.

Она снова взглянула на меня:

– Несколько миллиардов?

– Может быть, более десяти миллиардов иен. Прочти еще раз, пожалуйста.

На этот раз она перевела складно:

– «Нашла. Наконец-то я добралась. Подсолнухи. Восьмые арльские „Подсолнухи“».

Я отхлебнул молока.

– Если мое предположение окажется верным, это станет настоящей сенсацией в мировых художественных кругах. История будет переписана заново, а в мире родится еще одна легенда.

Мари тихо попросила:

– Объясни, пожалуйста.

– Насколько хорошо ты знакома с творчеством Ван Гога?

– Очень поверхностно. Знаю только, что он собственноручно отрезал себе ухо, когда жил с Гогеном. Его картины я тоже видела лишь в учебниках и альбомах. Помню какой-то пейзаж с кипарисами, кажется «Звездная ночь». Потом еще автопортрет. Да, и еще, по-моему, несколько лет назад был какой-то шум вокруг «Подсолнухов», что-то по поводу их высокой цены.

Я кивнул и решительно поднялся. Она проводила меня удивленным взглядом:

– Что с тобой?

– Я на минутку на второй этаж. Ты же хочешь, чтобы я тебе все объяснил.

Я поднялся по лестнице. В углу комнаты заметил аккуратно сложенную одежду и сумку Мари.

Я оглядел книжные полки. Где-то тут должна быть биография на японском языке и перевод сборника писем. Из всей библиотеки Эйко я прочел только их полное собрание в шести томах.

Чтение писем заняло у меня полгода. В то время я почти не брал в руки книг, и эта была одна из немногих рекомендованных Эйко. Казалось, я снова слышу ее голос: «Хоть ты, Дзюндзи, и не читатель, эта книга тебе понравится».

Я прекрасно помнил ее прозрачный голос.

Отыскав на полке биографию и пятый том собрания писем, я спустился по лестнице.

Увидев книги в моих руках, Мари воскликнула:

– Это перевод с английского издания. Во вступлении написано, что французский источник, который я держу в руках, также использовался. Я заметила это, когда сравнивала.

– Ты знаешь французский лучше, чем японский?

Она покачала головой:

– Нет, просто меня интересовал первоисточник. У меня теперь вряд ли будет шанс выучить французский.

Я раскрыл параллельно биографию и письма. В конце биографии приводилась хронологическая справка о Ван Гоге. Я поднял глаза на Мари:

– Ну что, попробуем?

Полное имя – Винсент Биллем Ван Гог. Родился в марте 1853 года в Нидерландах. Умер в июле 1890 года в Овере, пригороде Парижа, в возрасте тридцати семи лет. Ван Гог смертельно ранил себя из пистолета и спустя двое суток умер.

Несмотря на то, что при жизни он не пользовался вниманием представителей художественных кругов, до нас дошли довольно подробные сведения о его жизни. Не в последнюю очередь это стало возможным благодаря колоссальному количеству оставленных им писем. Большая их часть адресована брату Тео, моложе Винсента на четыре года, торговцу картинами. Только писем к брату насчитывается 668, причем все они довольно подробны. Объединивший их сборник получил высокую литературную оценку. Даже не будучи хорошо знакомым с обстоятельствами жизни Ван Гога и почти не читая книг, я зачитывался его письмами на протяжении полугода. По словам Эйко, в этих письмах нашла отражение вся его жизнь. Трудно однозначно оценить судьбу Тео, адресата этих писем, великодушно поддерживавшего старшего брата как психологически, так и материально. Примечательно, что после смерти брата он прожил всего полгода. Уже из посвящения к сборнику писем становится ясно, какие отношения связывали двух братьев:

Пик его творчества приходится на последние два с половиной года жизни, проведенные в Арле, на юге Франции. Ван Гог посетил Арль в феврале восемьдесят восьмого года, в возрасте тридцати четырех лет, на закате молодости.

Известно, что особой любовью художника Арль был обязан его увлечению японской гравюрой укиё-э.[40] Сохранились записи о том, что Арль напоминает Ван Гогу Японию. Он мечтал создать в этом небольшом городке колонию художников-импрессионистов и даже приготовил для этой цели жилище, знаменитый «желтый дом», куда в октябре того же года прибыл с нетерпением ожидаемый им Гоген. Однако не зря говорят, что двум ярким личностям не место под одной крышей. Уже через два месяца происходит знаменитый «инцидент с отрезанным ухом». Сохранились заметки Гогена, в которых он оправдывает себя в связи с этой трагедией. Из них следует, что декабрьским вечером между ним и Ван Гогом произошла ссора и Гоген вышел из «желтого дома». Двигаясь по городской площади, он услышал за спиной торопливые шаги. Гоген обернулся. Перед ним стоял Ван Гог с опасной бритвой в руке. Однако под магнетическим взглядом Гогена он на мгновение замер, затем развернулся и помчался в направлении дома. Гоген вернулся домой только на следующее утро. Трагедия же разыгралась накануне вечером. Вскоре после расставания с Гогеном Ван Гог посетил городской дом терпимости. Вызвал женщину, с которой был особенно близок, передал ей сверток и ушел. Когда женщина развернула сверток, в нем оказалось отрезанное окровавленное человеческое ухо. Событие взбудоражило весь город.