– На сайт надо выложить, – бубнил Серега. – Волчар, ты когда сайт переверстаешь? Полгода уже собираешься, позорище.

– Ага, – поддержала Ланка, – там ни «Сонного солнца» нет, ни «Ветра», и вообще еще написано про Тиррей…

И все замолчали и уставились на Аркашу.

Киляев этого не заметил.

Он тоже смотрел на себя, в монитор, где отыгрывал самое сложное соло из всех, которые у него были. Он уже видел эту запись раз пять, но все равно все внутри натягивалось и вздрагивало, а пальцы норовили менять позиции вслед за мелодией.

«Хорошо как получилось, – кусая губы, напряженно думал Каша. – Вот и здесь хорошо». Камера метнулась к его лицу, и в который раз Каша внутренне вскрикнул от восторга – такой мрачный, вдохновенный и знающий смысл стоял он на сцене. Альта Маргарита в его руках сверкала золотом, выкрикивая этот смысл в притихший праздничный зал…

Никто ни о чем не догадывался.

Каша знал, что ничего страшного не случится, если он расскажет. Все поймут. Может, даже одобрят. Но он точно онемевал. Невозможно было заговорить об этом, до дурноты стыдно.

Его живая гитара молчала.

Там, в записи, он играл сам.

Не был он там ни мрачным, ни вдохновенным. Еще в музыкальной школе учили, что надо в уме опережать звучащие ноты на такт или два – вот он и опережал, в уме. Сложная партия потому что. Еще, чего доброго, промажешь в самой кульминации, позору не оберешься. Почему это так шикарно выглядело и так хорошо звучало – только голову ломать оставалось.

Этого Альта не объясняла.

Она говорила хорошо, не в пример Тиррей. Красиво говорила.

Она вообще ни в чем, никак не была на Тиррей похожа.

Тирям-Тирям была дикая и склочная, но уютная, а рядом с Альтой Каша вытягивался, будто на светском приеме. И добро бы только рядом с человеком, строгой дамой в вечернем платье, – но и черную гитару с золотой розеткой нельзя было взять в руки просто так. И уж точно нельзя было даже подумать про всякие шалости.

Не для того Альта знала смысл.

Группа новую гитару приняла доброжелательно. Никто не корил Аркашу за выходки Тиррей, разве что Сирена с досады могла что-нибудь рявкнуть, – Киляев сам прекрасно понимал, сколько проблем создает, и сам себя клял, что не в силах управиться с сумасшедшей гитарой. С Альтой, спокойной и выдержанной, можно было вздохнуть свободно. Поначалу Каша и вздохнул.

А потом понял, что угодил из огня в полымя.

Перед самым Новым годом Маргарита вдруг сказала ему, мягко и отстраненно, как всегда говорила:

– Аркадий. Я не буду играть.

Каша так и сел.

– Иначе не выйдет, – объяснила Альта, пристально глядя ему в глаза своими, непрозрачными и блестящими.

Она была похожа на королеву эльфов. Киляев ошалело на нее смотрел. Ни к селу ни к городу подумалось, что Тиррей вот в метро с человеком путали, а Альту он иначе как в кофре не повезет…

– Это… к-как? Почему? – глупым голосом спросил он.

– Ты будешь играть.

– Ну да.

– Не я.

Аркаша все не мог понять.

– Что не выйдет?

– Ты – не выйдешь.

– Куда?

Белые веки Маргариты опустились, а лицо стало еще холодней и задумчивей, чем обычно, – Аркаша уже знал, что так она выглядит, когда собирается засыпать. Альта засыпала медленно, как положено дворянке.

– Подожди! – чуть не крикнул Каша и торопливо, виновато добавил: – Пожалуйста.

Гитара подняла ресницы.

– Почему ты не будешь играть? Что не выйдет? Я ничего не понимаю! Пожалуйста… Альта, пожалуйста, объясни.

Маргарита помолчала. Неподвижные глаза ее поблескивали. Засыпать она, кажется, передумала, и Киляев перевел дух.

– Концерты скоро, – на всякий случай сказал он, хотя гитара это знала получше него. – Нам же играть.

– Да. Ты будешь играть. Не я.

– Почему?

– Ты не готов.

«Вот те раз», – подумал Каша и уставился в потолок. Потолок был облупленный.

Тиррей он с трудом понимал, потому что она плохо разговаривала, Альту – потому что она разговаривала слишком хорошо. Загадки загадывала. «Я не готов, поэтому я буду играть, – мысленно разложил перед собою Каша детали очередной головоломки. – А то ничего не выйдет, и сам я не выйду».

– И что это значит? – вслух спросил он.

– Если тебя нет, меня тоже нет.

Аркаша сжал голову руками – не ради жеста, а потому что голова и впрямь шла кругом.

– Ты не хочешь играть, потому что я не готов, – терпеливо, рассудительно сказал он. – В каком смысле готов? С Тиррей был готов, а с тобой нет?

Альта глядела на него, не отрываясь. Потом повторила:

– Тебя нет.

Аркаша обреченно вздохнул.

– Как это – нет?

И тогда она объяснила.

…Холодок пробегал по спине, когда Аркаша вспоминал тот день. Альта Маргарита потому и загадывала исполнителю загадки, что могла объяснить их смысл. Она вообще могла объяснить смысл, который знала, – чудесную и страшную музыку сфер.

– Как ты играешь? – спросила она. – Чем?

– Пальцами, – в сердцах ответил Каша.

– Пальцами, – повторила Альта – показалось, что разочарованно, хотя на самом деле безо всякого выражения. – Что ты делаешь, когда играешь?

Аркаша предположил, какого ответа она от него ждет. Разговорами на такие темы он еще в музыкальной школе был сыт по горло, поэтому повысил голос, ответив:

– Самовыражаюсь!

Глаза гитары сверкнули – и вновь стали непроглядно-черными. Точно молния пронеслась в ночи.

– Тебя нет.

– Вот он я сижу, – проворчал Каша. – Играю. Выражаю свои чувства…

– Да, – сказала Альта. – Они обыкновенные. Поэтому музыка получается обыкновенная. Тиррей пыталась играть на тебе, хотя это ты должен был играть на ней. Она хотела тебе помочь. Но ничего не вышло. Я не буду тебе помогать.

Аркаша открыл рот – и закрыл.

«Обыкновенные», – повторил он про себя. Маргарита спокойно ждала его ответа, но ответ не складывался в голове. Мысли приходили бесполезные и бестолковые – про дилера и Полину, а чувств не было совсем – никаких, даже обыкновенных.

– А почему у Сирены не получается? – зачем-то спросил Каша. – Которая Серега? У нее что, тоже обыкновенные чувства? Она же…

– Нет, – ответила Альта.

– А почему?

Гитара молчала.

«Не скажет, – подумал Каша. – Не мое дело потому что…»

И нахлынула наконец злость. Она была смутная и словно бы чужая – далекая чья-то злость. Аркаша встал, отвернулся от пронизывающего и бесстрастного взгляда Альты, подошел к окну. За окном был снег – снег и снег, новогодние сугробы и облака, много белой пухлой зимы.

– Ты злая, – только сказал Аркаша гитаре.

– Я не злая, – ответила гитара. – Я полая. Во мне – эхо.

– Ар-ка-ша!

Надув от обиды губы, Киляев стоял у афиш. Сам понимал, что выглядит дурак дураком и именно поэтому сделал вид, что не услышал. Они договорились на три часа, с трех часов он тут и стоял, терпеливо отвечая на эсэмэски вроде «сейчас буду», «извини, опаздываю» и «вот я фефёла!»

Алые розы в хрусткой обертке пахли хрусткой оберткой.

Ириша споткнулась, пошатнулась на каблуках и чуть не упала. Аркаша тревожно подался вперед, но она уже поймала равновесие и, сияя, прыгнула ему на шею – маленькая, шумная, с ледяным носом и пальцами.

Аркаша долго отогревал эти пальцы в ладонях, когда они сидели за чаем. Ириша чихала. Весна выдалась холодная и дождливая, не угадать с одеждой. Ириша то и дело попадала без зонтика под ливень, а не то упревала в зимней куртке и опять ходила простуженная.

– Ну зачем ты вообще пришла? – сердился Аркаша. – Отменила бы все.

– Ну мы же целую неделю не виделись!

– Ты завтра дома сиди, – назидательно говорил он. – И послезавтра тоже. Лечись!

– Завтра-то ладно. А послезавтра вы же играете!

– Ну и что? Мы все время играем.

– В «Сказке сказок»! Я туда хочу.

Аркаша рассмеялся.

– Не последний раз, – сказал он. – Подумаешь! – хотя горд был, конечно, до чрезвычайности.