Но больше всего хлопот русскому языку доставили ближайшие соседи и недавние сограждане в период распада СССР и укрепления национального сознания. Именно тогда появились в русском языке Алма-Аты, Ашгабад, Кыргызтан, Беларусь, Молдова и многое другое. Кому-то из русскоговорящих удалось овладеть новыми названиями, кому-то нет, а основная масса просто запуталась – как же правильно? Вот, например, два крайних случая. Киргизы переименовали свою столицу из Фрунзе в Бишкек (что неудивительно). Естественно, что это реальное переименование должно быть отражено и в русском языке: город теперь называется иначе и по-киргизски, и по-русски. Эстонцы же не меняли название свой столицы Tallinn, но просто намекнули, что и по-русски следует на конце писать два «нн» – Таллинн. Некоторое время это требование выполнялось, например в газетах, но потом, к счастью, все вернулось на круги своя, и мы снова пишем «Таллин». Дело в том, что эстонское написание в принципе не должно влиять на русское. Здесь нет никакого великорусского шовинизма, а есть простое уважение к русскому языку или, точнее, к русской языковой традиции. Традиция эта сложилась лишь по поводу важных для русской культуры названий (в том числе и соседских). Переименовать столицу какого-нибудь далекого и маленького островного государства нам в принципе не так уж и сложно (скорее всего, мы никогда в жизни не употребим это слово), а вот Вену, Париж или Рим ни за что. Да, кажется, австрийцы, французы и итальянцы особо и не настаивают на «правильных» названиях: Вин, Пари и Рома.

Именно поэтому, при всем уважении к Киргизии, Белоруссии и Молдавии, я не понимаю, почему из русского языка должны уйти эти слова, не говоря уж о трудностях произношения слогов «кы» и «гы». Честно говоря, и в слове Прибалтика мне не слышится никакого посягательства на независимость трех прибалтийских стран. В конце концов давайте достигнем компромисса: пусть политики имеют дело со странами Балтии, а отдыхать мы все-таки поедем в Прибалтику.

Самый актуальный сегодня лингвополитический вопрос связан даже не с переименованием, а с использованием предлога. Как правильно: на Украине или в Украине? Ответ простой. Конечно, на Украине, если говорить по-русски. И главное, это не зависит от политической конъюнктуры. Почему обычно для стран мы используем предлог в, а тут – на? Это свидетельствует только об особой выделенности (и тем самым – важности) Украины для русского языка (не буду вдаваться в исторические подробности), а не об особом отношении к сегодняшней украинской государственности. Поверьте, ничего личного.

Проблемы у русского языка возникают не только с соседними странами, но и с национальными республиками. И здесь традиционные русские названия заменяются заимствованиями из соответствующих языков. Это приводит, пожалуй, только к тому, что человек далекий от политики не знает, как назвать ту или иную республику или даже историческую область.

Надо сказать, что все эти изменения в русском языке провоцируются русскими же политиками, точнее, соответствующими службами, рассылающими циркуляры с новыми названиями. Таковы политики не только России. В США совсем недавно решили переименовать Kiev, который теперь нужно писать как Kyiv (в соответствии с украинским написанием). О чем же свидетельствует это переименование: об уважении к украинскому языку или о неукорененности названия города в английской языковой культуре (по крайней мере, с точки зрения политиков)? Ведь не приходит же в голову американским политикам писать Moscow, Prague или те же Rome или Vienna так, как принято в соответствующих странах.

Из всего сказанного следует одна очень простая мысль. Язык, по крайней мере в этой области, не является инструментом ни унижения других государств и наций, ни особого уважения к ним. Он становится таковым лишь по прихоти националистически ориентированных политиков, не важно, с какой стороны.

Нам же, то есть тем самым простым обывателям (боюсь, что не все захотят ко мне присоединиться), следует просто с уважением относиться к русскому языку (да и к другим тоже). И без особой нужды ничего не менять. Так как-то спокойнее будет.

Попробую закончить эту книгу тем же, чем начал, – случаями из жизни. Только на этот раз не из моей личной, а из нашей общей – российской или просто человеческой. Эти случаи касаются попыток изменений языка законодательно или предложений такого рода. Думаю, что в пространном комментарии они не нуждаются.

Новость из интернета. Президент Ирана запретил пиццу. Ну, конечно, не саму пиццу, а слово пицца. А вместо него предписал использовать персидское словосочетание эластичная лепешка. Так же велено поступать и со всеми прочими иностранными заимствованиями. Персидская академия уже предложила около двух тысяч замен для заимствований из западных языков.

Вроде бы смешно. Из какой-то далекой, не нашей жизни. Но вспомните закон о государственном языке. Я имею в виду наш закон, в котором «не допускается использование слов и выражений, не соответствующих нормам современного русского литературного языка, за исключением иностранных слов, не имеющих общеупотребительных аналогов в русском языке». То есть слова типа пиццы тоже вроде бы вне закона, ведь и мы можем сказать – эластичная лепешка. Педант заметит, что это не общеупотребительный аналог. Ну тогда – реальный пример. Слово компьютер при таком законе не смогло бы войти в русский язык, потому что уже существовало ЭВМ.[42] Кстати, если кто-то из читателей в публичной речи скажет окей (в интервью, с экрана телевизора и т. п.), пусть знает – он нарушает закон (надо говорить ладно или хорошо).

Но наш закон хорош одним. Лежит себе, его не трогают – и он не трогает. Возможно, поэтому в последнее время принимаются новые «лингвистические» законы и постановления. В июле 2006 года их было целых два (а для одного июля это много). Во-первых, Госдума фактически запретила три слова: «доллар», «евро» и «у. е.». Их нельзя упоминать ни в публичных выступлениях, ни в публикациях, ни при указании цен товаров и услуг. Замечу, что это очевидное расширение закона о языке, поскольку рубль никак нельзя считать «общеупотребительным аналогом» этих слов, да и сами они давно вошли в русский язык.

Во-вторых, в этом же году Росохранкультура и Росрегистрация запретили словосочетание «Национал-большевистская партия» и соответствующую аббревиатуру НБП, мотивируя тем, что нет такой партии.

В общем, всегда надо быть бдительным. Ведь поле битвы проходит не просто между нами, но прямо по нам, по нашему языку. Время от времени в нем заводятся неблагонадежные слова, и приходится прилагать постоянные усилия, чтобы с ними бороться. Язык – мечту всякой власти – описал в романе «1984» Джордж Оруэлл. На придуманном им новоязе (по-английски – newspeak) в принципе невозможно выразить неблагонадежные мысли. А пока в действительности новояза не существует, приходится то лаской, то законами удалять «нехорошие» слова и заменять их на «хорошие», «неправильные», так сказать, на «правильные». Изобретать благонадежные слова – работа тяжелая, но необходимая, можно прямо сказать, дело государственной важности. Слова вредные придумывает, к сожалению, сам народ, и он же их распространяет, а вот борются с ними люди ответственные и государственные, хоть подчас и анонимно.

В советское время вместо слов стукач или доносчик в официальном языке использовалось слово информатор. Народ же над делом государственной важности еще и издевается, и даже его пародирует. В послеперестроечное время появилось слово демократизатор, обозначавшее резиновую дубинку и намекавшее на ее предназначение. В принципе, хорошее слово, но в нем таилась ирония, а ирония, как известно, самая неблагонадежная вещь на свете.