– Я пойду приведу себя в порядок, – сказала я.

– Я тоже. Я так много плакала и извелась вся, я уверена, что ужасно выгляжу. А скоро здесь будет Бо, – добавила она.

Сердце мое ушло в пятки. Одна лишь мысль о том, чтобы вновь встретиться с ним лицом к лицу, привела меня в дрожь. Но я постаралась не обнаружить перед Жизель своих страхов.

– Прекрасно. – Я просияла улыбкой и поспешила уйти в комнату, которая когда-то казалась мне такой новой и замечательной; комната, в которой Бо впервые поцеловал меня, обнимая и утешая на поминках папы. Я улыбнулась, увидев, что на стене все еще висит картинка с изображением маленькой девочки со щенком, подошла к окну и взглянула на теннисные корты и цветы, вспоминая, как почувствовала себя принцессой, когда впервые оказалась здесь. Все выглядело таким волшебным и драгоценным; я и представить себе не могла, что печаль и горе уже нависли над этим великолепным домом, чтобы вскоре градом обрушиться на всех нас.

Прежде чем присоединиться к Жизель в столовой, я зашла в кабинет. Как она и говорила, Брюс рылся в бумагах, около него стояла открытая бутылка бурбона. На нем были пиджак и галстук, но галстук болтался, волосы растрепались, и вид был такой, словно он неделю не брился. Когда он поднял на меня взгляд, то сначала принял за Жизель, но потом понял, что это я.

– Руби! – воскликнул он и быстро поднялся, обдав меня запахом перегара. Он бросился ко мне, ударившись об угол стола, быстро обнял меня и отступил. – Это ужасно, ужасно. Я не могу поверить, что это случилось.

– Почему? – резко спросила я. – Это случилось с моим отцом; это случилось с моим дядей Жаном.

Он часто заморгал и затряс головой.

– Конечно, это тоже ужасные трагедии, но Дафни… Дафни была в расцвете лет. Он была красивее, чем всегда. Она была…

– Я знаю, какой замечательной она была для тебя, Брюс. Мне жаль, что это произошло. Я бы этого никому не пожелала. В мире достаточно печали без того, чтобы мы добавляли ее.

– Я знал, что ты так будешь думать, – сказал он, печально улыбаясь. – Твоя сестра… – Он покачал головой. – Она взбесилась, и этот ее приятель… они строят козни против меня. Мне нужна твоя помощь, Руби.

– Моя помощь? Ты просишь у меня помощи? – Я чуть не рассмеялась.

– Ты всегда была более разумной, – проговорил он. – А теперь, когда ты сама хорошо обеспечена, ты поймешь. У нас с Дафни были определенные договоренности, – продолжал он. – О, мы никогда не излагали это письменно, но они у нас были. Мы с ней обсуждали, что будем делать, случись что с одним из нас, и договорились, что другому будет предоставлено полное право на адвоката. Если позволить юристам поместья составлять бумаги…

– Вы с Дафни годами были заговорщиками, Брюс, – произнесла я ледяным тоном. – Вдвоем вы строили козни против моего отца. Вы проворачивали всякие махинации, обманывали. Только твой партнер по преступлению был, очевидно, более умным, перехитрил тебя и лишил всего, – сказала я, пристально глядя на гору документов. – Мне очень жаль тебя, но я и пальцем не пошевелю, чтобы тебе помочь. Возьми то, что успел наворовать, и уходи, – посоветовала я ему.

Он разинул рот.

– Но… Руби, ты ведь знаешь, я всегда хорошо к тебе относился, заступался каждый раз, когда Дафни набрасывалась на тебя.

– Неужели! – изумилась я. – У тебя никогда не хватало смелости и слова сказать против нее, хотя ты видел, какие гадости она делала мне, моему дяде Жану, даже Жизель. Не жди от меня одолжений, Брюс.

Он прищурился.

– Тебе это так не пройдет. У меня тоже есть адвокаты, знаешь ли, дорогие, известные адвокаты и деловые связи.

– Если честно, то мне это безразлично, Брюс. Я предоставляю Жизель вести эти сражения.

Он криво улыбнулся.

– А знаешь, она украла твоего ухажера.

Я почувствовала, как меня бросило в жар, и поняла, что стала пунцовой:

– Я замужем, Брюс. Его улыбка стала шире.

– Мы еще посмотрим, кто будет здесь смеяться последним, – угрожающе произнес он и вернулся к письменному столу.

Я пошла в столовую и рассказала Жизель о моем разговоре с ним. Она передернула плечами.

– Этим займутся Бо и наши адвокаты, – сказала она. – Но я надеюсь выкупить у тебя твою долю в этом доме и долю новоорлеанской собственности. У тебя и так всего полно. Не все ли тебе равно? – добавила она, прежде чем я успела ответить.

– Я не возражаю. Она улыбнулась:

– Я так и знала, что вместе мы справимся с этими трудными временами. Мы должны делать что можем, чтобы утешить друг друга, правда? Что ты собираешься надеть на похороны? Ты привезла что-то подходящее? У меня – полный шкаф новой одежды. Можешь взять взаймы что угодно. Просто поройся и выбери. Ты пошире меня в бедрах, поскольку рожала, но почти все должно подойти, – проговорила она.

– Я привезла свое, спасибо.

Мы обе обернулись, когда Брюс появился в дверях. Он потряс пачкой документов.

– Я уеду ненадолго. Еду в офис к своим адвокатам.

– Не думай, что ты можешь уничтожить какие-то бумаги, Брюс, – сказала Жизель. – Я знаю, мама держала все копии у Саймонса и Борегарда, которые теперь являются нашими адвокатами.

Он зло развернулся и уронил часть документов. Жизель захохотала, когда он, бормоча что-то себе под нос, опустился на колени, чтобы собрать их. Затем, весь горя от злости, чеканя шаг, он прошел по коридору к двери.

– И слава Богу, – крикнула ему вслед Жизель. Она улыбнулась мне. – Я подумываю о том, чтобы закрыть дом на месяц и отправиться путешествовать. Может быть, в Лондон. Ну разве не прелесть эти устрицы и артишоки? Эти огромные декоративные раковины называются «vol-au-vent», – назидательно выговорила она.

Еда была хорошая, но на душе у меня было безрадостно. После ленча Жизель пошла позвонить друзьям, а я бродила по дому, в котором мало что изменилось и добавилось, пока не набрела на то, что раньше было моей студией. Из нее ничего не убрали, но комнатой явно не пользовались. На всем был огромный слой пыли, даже паутина вокруг окон и в углах. Краски высохли, а кисти затвердели. Стоя у мольберта, я не отрываясь смотрела на свои неоконченные рисунки. Вернулось воспоминание того дня с Бо, когда он уговорил меня написать его обнаженным. Я взглянула на софу и представила его с мягкой, озорной улыбкой на губах и в глазах. Сердце колотилось все время, но каким-то образом мне удалось погрузиться в искусство и нарисовать картину с таким сходством, что позже, когда Дафни обнаружила ее, ей не составило никакого труда понять, кто это и что произошло.

Именно в этот день, позднее, когда я закончила картину, мы с Бо впервые занялись любовью. Память о его поцелуе, прикосновении, наших объятиях захлестнула меня, и даже сейчас сердце мое замерло. Загипнотизированная своими воспоминаниями, я подошла к софе и обвела ее долгим взглядом, как будто опять видела нас вместе, заново переживая охвативший нас экстаз, наслаждение, такое полное, что, растворяясь друг в друге, мы клялись в любви, которая, как мы тогда думали, никогда не умрет.

Я быстро села, чувствуя, как ноги отказываются меня держать. Я сидела, закрыв глаза, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Наконец я глубоко вздохнула и перевела взгляд на окно, на развесистый дуб и сад, вспоминая, как была взволнована, когда впервые начала рисовать в своей собственной студии.

– Пенни за твои мысли, – услышала я тихий голос, обернулась и увидела, что в дверях стоит Бо. Прядь блестящих золотых волос по-прежнему падала ему на гладкий лоб, а из-за смуглой кожи голубые глаза казались еще ярче. На нем был темно-синий блейзер, брюки цвета хаки и рубашка с открытым воротом. Мне было так знакомо это красивое лицо: чувственный совершенный рот, безупречно прямой римский нос и сильный четко очерченный подбородок.

На мгновение я потеряла дар речи, не в силах двинуться, не в силах отвести взгляд от его ласковой, обаятельной улыбки. Он усмехнулся:

– У тебя такой вид, будто ты смотришь на привидение. – Он быстро подошел ко мне, взял за руки и поднял с софы. Мы обнялись, затем он отступил и отвел мои руки, чтобы взглянуть на меня.