Райс-Майкл тряхнул головой.

— Да, Райсем, наши враги используют невинных. Можешь в этом не сомневаться, — продолжил Джаван. — И совершенно неважно, являются ли эти враги людьми или Дерини. Злодеи без всяких угрызений совести готовы пожертвовать кем угодно для достижения своих целей, будь то священники, как Хамфри или Фаэлан, или еще более беззащитные жертвы… женщины и дети, и даже младенцы… Вспомни жену и сыновей Деклана, — их лишили жизни с такой же легкостью, как мы бы с тобой задули свечу. Или вспомни Гизеллу Мак-Лин, которую задушили во сне, чтобы ее сестра могла выйти замуж за сына одного из регентов и принести ему богатое наследство. А теперь они используют Микаэлу, чтобы добиться от тебя наследника, после чего и ты, и она, вероятно, кончите точно так же, как Гизелла или жена и дети Деклана, или наш брат Эйдан.

Потрясенный, Райс-Майкл несколько мгновений взирал на Джавана, затем разразился нервным смехом.

— Да, в воображении тебе не откажешь, — пробормотал он. — Ты просто пытаешься меня напугать, чтобы я отказался от женитьбы.

— Если бы я хотел просто напугать тебя, — очень спокойным голосом возразил Джаван, — то уж наверное, придумал бы что-то такое, чтобы у тебя волосы встали дыбом, или, может быть, даже обмочился во сне.

Протянув руку, он заставил молнию с треском вспыхнуть между пальцами.

— Хочешь, чтобы я попытался?

Райс-Майкл шумно сглотнул и судорожно замотал головой, когда Джаван поднял руку повыше, и туманное нечто начало принимать очертания у него на ладони.

— Ладно, ладно, я тебе верю, — прошептал он, вздохнув с облегчением, когда Джаван опустил руку и огонь понемногу угас. — Но ты и впрямь думаешь, что Полин что-то сотворил с отцом Фаэланом, и именно поэтому они до сих пор не вернулись?

— Ну, поживем, увидим, — медленно ответил Джаван. — Ты и сам понимаешь, что пока я не могу задать этот вопрос напрямую. Я даже не хочу, чтобы они знали, как многое мне известно о том, что с ним сделали в первый раз. Но если они убили его…

Они изрыгают дерзкие речи; величаются все, делающие беззаконие[30]

К счастью, Джавану не пришлось решать, что делать в случае гибели Фаэлана, ибо Полин со всей своей свитой вернулся уже назавтра, и привез с собой притихшего королевского исповедника. Райс-Майкл многозначительно покосился на брата, едва лишь им принесли эту весть.

Однако до самого вечера. Джаван никак не мог улучить момент, дабы поговорить со своим капелланом наедине. Удалось это сделать только после службы в часовне, когда Полин удалился вместе с Хьюбертом, и лишь отец Лиор, помогавший Фаэлану во время мессы, остался поблизости.

— Отче, я хотел бы исповедоваться, — сказал Джаван, намеренно слегка повысив голос, когда заслышал поблизости шаги отца Лиора.

Тот немедленно отступил подальше, соблюдая священную тайну исповеди, и Фаэлан безропотно повел короля в ризницу часовни. Верный Карлан держался поблизости и Гискард также остался в часовне, преклонив колена у алтаря со скрещенными на груди руками и склонив голову, делая вид, будто глубоко погружен в молитвы, но на самом деле стараясь присматривать за Лиором.

Как уже вошло у них в привычку за прошлый месяц, Фаэлан немедленно опустился на низкий табурет рядом с молитвенной скамеечкой, на которой обычно произносил свои молитвы до и после мессы. Джаван стал на колени, чтобы соблюсти приличия, если кто-нибудь все же пройдет сюда мимо Карлана. Покуда Фаэлан не расскажет ему обо всем, что произошло в аббатстве Custodes, им следовало соблюдать особую осторожность.

— Благослови меня, отче, ибо я грешен, — начал он шепотом. — С вами все в порядке?

Фаэлан скрестил руки на коленях и склонил голову, будто и впрямь собирался выслушать исповедь Джавана, но и при этих его словах не поднял глаз, лишь сильнее переплетая пальцы.

— Они… не причинили мне телесного вреда на сей раз, сир, — пробормотал он.

Джаван ничего не ответил, и взяв Фаэлана за руку, чтобы не позволить тому отпрянуть, другой рукой закатал рукав одеяния священника в поисках признаков кровопускания. Фаэлан напрягся, но сопротивляться не стал, однако расслабился, лишь когда Джаван отпустил его и взялся руками за поручень молитвенной скамеечки. Затем священник устремил на короля взволнованный взгляд.

— Боюсь, я больше не смогу служить вам в этом качестве, сир, — прошептал он неверным голосом.

— Что они с вами сделали?

Фаэлан вновь уставился на сплетенные руки и с глубоким вздохом постарался набраться храбрости, чтобы выговорить вслух:

— Физически на сей раз мне пришлось куда легче, но боялся я ничуть не меньше, чем если бы они на самом деле стали мучить меня, потому что угроза все равно оставалась… и воспоминания о том, как это было в прошлый раз.

— И все-таки, что же они сделали? — повторил Джаван.

— Первые два дня мне было велено отстаивать бдения в дисциплинариуме, — ровным голосом отозвался Фаэлан. — Меня подвергли строгому посту и велели читать особые молитвы. Спать почти не давали. Кроме того, мне не позволяли присутствовать на мессе, пока на третий день аббат не позвал меня к себе. Там были еще отец Полин и брат Альберт, а также отец Лиор и писец-мирянин, который записывал ответы на их вопросы.

— А дальше?

— Они… спрашивали насчет вас, сир: что я видел, о чем мы говорили, что я видел и слышал от прочих ваших приближенных и ваши исповеди. По крайней мере, вы… дали мне дозволение рассказывать об этом. Хотя, конечно, там не было ничего примечательного. И поскольку ничего необычного я не видел, то, стало быть, ничего и не мог им поведать.

Фаэлан говорил чистую правду, насколько он ее помнил. Но Джаван прекрасно сознавал, что допрос Custodes на самом деле был куда более глубоким… и он сам заблокировал некоторые воспоминания о событиях, предшествовавших коронации, включая и смерть брата Серафина.

— Нагнитесь ко мне поближе, отче, — шепотом попросил он и коснулся лба отца Фаэлана. — А теперь расскажите мне все, что произошло в аббатстве.

Фаэлан напрягся, попытался даже отвернуться, но Джаван другой рукой ухватил священника за плечо, чтобы не дать ему отпрянуть, и тут же проник в его сознание, где обнаружил установленный запрет на то, чтобы кому бы то ни было рассказывать о подробностях происшедшего в кабинете аббата. Запрет этот оказалось легко обойти, и рассказ Фаэлана поразил Джавана, хотя в глубине души он был готов к чему-то подобному.

— Расскажите мне обо всем своими словами, отче, — попросил он и опустил руки Фаэлану на плечи. — Теперь вы можете вспомнить все до конца.

Голос Фаэлана звучал медленно и негромко, словно он был под властью каких-то чар, а темные глаза смотрели в пустоту.

— Этот писец-мирянин… кто-то назвал его мастером Димитрием, — прошептал Фаэлан. — Они меня допрашивали про ту ночь, когда умер брат Серафин, и Димитрий не спускал с меня глаз, и даже не записывал мои ответы…

В это же самое время в личных покоях при соборе, которые архиепископ Хьюберт занимал, когда находился в Ремуте, Полин Рамосский пересказывал другую часть той же истории.

— Таким образом обстоятельства смерти брата Серафина, похоже, оказались именно таковы, как нам их представили первый раз, — заявил он. — Теперь у меня нет сомнений, что с ним случился сердечный приступ. В этот момент с ним рядом находился один лишь отец Лиор, и к тому же день был очень жарким.

Хьюберт снисходительно выслушал его, по-прежнему уверенный, что Полин зря потратил столько усилий, чтобы выяснить совершенно очевидную вещь — ибо смерть Серафина в его глазах была совершенно естественной — но он, как от него и ожидали, задал следующий, вполне логичный вопрос:

— Если рядом был Лиор… не можем ли мы предположить, что именно он каким-то образом повинен в смерти Серафина.

— Никоим образом.

— Отлично. Но возможно ли, чтобы Серафин был отравлен или каким-то образом ему подсыпали снадобье, вызывающее сердечный приступ?