Ну а немцы, может спросить читатель, как объяснить немецкое вторжение восемнадцатого года? И это легко объяснить. Кайзер Вильгельм менее всего был настроен на восстановление престола своего кузена Ники. Причина германской агрессии – самого обыденного свойства. Германская империя была к тому моменту истощена едва ли не в большей степени, чем Россия. Ее сырьевые, продовольственные, топливные ресурсы, не говоря уже о людских, приближались к нулевой отметке. (Вспомните хотя бы романы столь популярного у нас Ремарка.) В Германии начинался настоящий голод. А тут вдруг появилась возможность заполучить нашу пшеницу, мясо, уголь, железную руду без особых усилий и потерь! Это позволяло продолжить войну на Западном фронте.
Второе «если бы… » – если бы Временное правительство осуществило земельную реформу. Оно сразу и навсегда завоевало бы поддержку миллионов крестьянских семей. И никакие большевики не смогли бы тогда совершить Октябрьский переворот, суть которого сводилась к тому, что они просто подобрали власть, которая «валялась» на мостовой Дворцовой площади. Провести земельную реформу пообещали крестьянству большевики, причем программу оной они взяли у… эсеров. Ибо те, разработав программу, палец о палец не ударили для претворения ее в жизнь. Она осталась такой же бесхозной, как и государственная власть. Большевики не поленились, чтобы нагнуться и подобрать их.
Вооруженное вмешательство иностранцев во внутренние российские дела не могло не «вдохновить» и собственную контрреволюцию. Автор берет на себя смелость утверждать, что без интервенции не было бы и трехлетней Гражданской войны в России или, во всяком случае, она не приобрела бы столь масштабного и жестокого характера, не вызвала бы такого непримиримого противостояния в обществе.
По злой иронии и вышло, что только советская власть могла в тот период спасти российскую государственность от полного развала, превращения ее в конгломерат неких марионеточных образований, находящихся в кабальной зависимости от более сильных иноземных хищников.
Большинство народа все это поняло и поддержало советскую власть как свою собственную. И не только так называемые простолюдины, но и многие интеллигенты, служащие, офицеры, даже генералы. Пожалуй, лишь одно сословие с самого начала не признавало Советы – духовенство всех конфессий. Оттого–то священнослужители также с самого начала были особо ненавидимы большевиками. Что касается коммунистов – так они же не с Марса свалились на несчастную Россию. И не франкмасоны заслали их – наоборот, масонами являлись многие представители именно правящих классов и сословий, к примеру, последний премьер Временного правительства Александр Керенский. Подавляющее большинство членов РКП(б) уже в годы Гражданской войны составляли выходцы из рабочих и крестьян–бедняков, их и в партию принимали на льготных, по сравнению с желающими из иных кругов общества, условиях. Отсюда и крайне низкий средний образовательный ценз, и своеобразный менталитет, сохранившийся и по сей день у самых «левых–левых» слоев населения и их лидеров. А посему, справедливо требуя от нынешней КПРФ публичного покаяния за преступления, совершенные ее предшественницей ВКП(б)– КПСС, мы требуем покаяния от собственных дедов и отцов. Значит, от самих себя, их прямых потомков. Это уже сущая бессмыслица. Так что не стоит заниматься самообманом.
Перечитывая труды Ленина, автор сделал неожиданное для себя открытие. Действительно, великий борец за дело пролетариата всю жизнь боролся. Но с кем? С народничеством, меньшевизмом, оппортунизмом, эмпириокритицизмом, идеализмом, синдикализмом, анархизмом, бундовцами, эсерами, оппозицией и пр. Но менее всего – с самодержавием, его он в основном гневно клеймил и призывал свергнуть.
Ленин презирал и ненавидел парламентаризм, считая его буржуазным обманом рабочего класса, как и все законодательство западных стран в целом. Но сколь–либо ясного представления о том, каким должно быть государственное устройство России после революции, у него не имелось. Знаменитые Советы (сегодня это уже позабыто) – вовсе не ленинское изобретение. Они возникли в ходе первой русской революции стихийно. Ленин лишь уцепился за идею как за модель будущего государства. Их органический порок – слияние законодательной и исполнительной власти – его устраивал, поскольку позволял правящей Коммунистической партии контролировать в одном лице обе власти. Третья власть – судебная – его не интересовала, поскольку в условиях диктатуры, то есть государственно утвержденного насилия, она либо отсутствовала вовсе, либо превращалась в чистую фикцию.
О коммунизме как об общественном строе Ленин в своем многотомном наследии тоже не оставил ничего конкретного, разве что высказал замечательную идею использовать золото исключительно для изготовления унитазов уличных туалетов.
А ведь тогда крупнее Ленина ни в России, ни во всем мире мыслителя не было! Ни при его жизни, ни после смерти, до самого конца ушедшего XX века. Все остальные, даже официальный «теоретик» партии (по совместительству ее «любимец») Бухарин, были просто карликами! Что уж тут говорить о таком ничтожестве, как последний «теоретик» КПСС Михаил Суслов.
Будущая трагедия самой Коммунистической партии, Советского государства, а главное – народов, населявших СССР, была заложена в крайней нетерпимости Ленина к малейшему инакомыслию. Несогласный с его мнением в рядах собственного ЦК по любому вопросу становился личным врагом «самого человечного». Это стало характерной «особенностью» Коммунистической партии, ее руководства, вождя. У Сталина эта нетерпимость приобрела уже патологический характер: своих инакомыслящих или подозреваемых в этом он уничтожал физически.
По мнению автора, загнивание партии, следовательно, размывание почвы под фундаментом всего здания Советского государства было предопределено резолюциями X съезда РКП(б) 1921 года, запретившими всякую фракционную деятельность внутри самой партии. На самом деле речь шла вовсе не о каких–то «фракциях», якобы способных привести к расколу РКП(б), но о любой деятельности или позиции, не совпадающей с «генеральной линией». Если учесть, что все другие политические партии, даже социалистического толка, были одна за другой запрещены, их руководители и большинство рядовых членов уничтожены, то в стране неизбежно воцарилась монополия РКП(б). А всякая монополия, как известно, неизбежно ведет к застою и загниванию.
Совершенно естественно, что в руководстве партии существовали до поры до времени расхождения по разным аспектам, касающимся одной и той же проблемы: как строить социалистическое общество и Советское государство. В условиях нормального функционирования всех ветвей власти и партийного аппарата возникшие споры разрешались бы методом, например, дискуссий, с привлечением высококвалифицированных экспертов, ученых и практиков, с изучением мирового опыта, возможно, экспериментированием в отдельных отраслях народного хозяйства или территориях. Но принять решение могла только группа лиц, облеченных всей полнотой власти, либо вообще один человек – диктатор, как бы ни называлась его должность. Отсюда вывод: борьба за осуществление какой–либо конкретной идеи неизбежно превращалась в жестокую борьбу за власть. Причем за власть абсолютную, включавшую на определенном этапе (в середине 30–х годов) физическую ликвидацию оппонентов.
Троцкий, Сталин, Каменев, Зиновьев, Рыков… Уже не имело значения, кто из них в самом деле был прав в том или ином вопросе: о коллективизации и индустриализации, о заготовительных ценах на хлеб и иностранных концессиях. Все, кроме одного, неминуемо должны были погибнуть. Этим «одним» по многим причинам, по стечению обстоятельств оказался Сталин. В конце своей жизни он уже решал даже проблемы естествознания и биологической науки.
К 1929 году Сталин фактически взял верх над всеми своими основными соперниками. Главный из них, самый опасный, талантливый и популярный, – Троцкий – был из страны изгнан. Рыков, Бухарин, Каменев, Зиновьев еще занимали видные посты, но реальной властью уже не обладали. Сталину оставалось истребить оных физически вместе с сотнями тысяч реальных или предполагаемых их приверженцев.
