5/XI—25 г.».

Во втором рапорте Федулеев сообщал:

«Довожу до Вашего сведения, что согласно полученному от Вас распоряжения № 73 был взят из морга Санчасти ОГПУ тов. Дукисом в 8 ¹/2 вечера 9/XI—25 г. и перевезен в приготовленную яму–могилу во дворе прогулок внутр. тюрьмы ОГПУ, положен был так, как он был в мешке, так что закапывавшие его 3 кр[асноармей]ца лица не видели, вся эта операция кончилась в 10—10 ¹/2 вечера 9/XI—25 г.».

При реконструкции здания ОГПУ в конце десятилетияя секретное место захоронения Рейли оказалось в зоне выемки под многометровой глубины котлован для нового фундамента…

С арестом Рейли не закончилась операция «Трест». Потому только спустя много лет англичане узнали об истинной судьбе своего супершпиона. Но операция нуждалась в серьезной корректировке. Об этом Артузов так говорил в своей лекции:

«С увеличением объема работы „трестовских посольств“ и „политического совета“ „Треста“ он стал представлять некоторую политическую опасность. Капиталистические государства вопреки ОГПУ приходили к выводу, что Советская власть не так сильна, раз существует „Трест“. Он становился политически опасным после того, как начался нажим на нашу страну Англии, которую мы и решили „подкузьмить“, приоткрыв немного завесу, вселив в нее определенное недоверие к „Тресту“. Это было осуществлено путем ареста Рейли, прибывшего инспектировать „Трест“. Его арестом мы нанесли англичанам большой урон: он поставил их в оппозицию к „Тресту“… Политическая опасность миновала, англичане ставку на „Трест“ уже не делали». И далее:

«Но полного провала „Треста“ мы допустить не могли и распустили слух, что Рейли убит при переходе границы, инсценировав там перестрелку. Англичане так и оставались недоверчивы к „Тресту“. Чтобы поставить его на должную высоту, мы выбросили новый трюк с нелегальной поездкой бывшего редактора „Киевлянина“ В. В. Шульгина в СССР.

…Завершена операция. Кажется – все. Но это лишь кажется. А по сути, операция – только этап. От нее остаются нити, которые следует тянуть дальше, вить новые хитроумные оболочки, раскручивать самые тонкие спирали, таким образом добираться до глубин.

…Боюсь одного: выдержит ли моя психика ту огромную нагрузку, которая пала на мои плечи… Должен же быть какой–то защитный панцирь в той изнурительной борьбе, которую приходится вести ежедневно? Впрочем, это некое созерцание. Нет, я не живу своей заботой, заботой о себе. По–прежнему меня одолевают беспокойная порывистость и вместе с тем отчетливость и определенность в линии жизни. По–прежнему чувствую себя громоотводом, притягивающим молнии беспокойного мира.

В нашем деле нельзя и бесполезно идти напролом. Вот и приходится неотступно думать (тут я ловлю себя на мысли: не есть ли неотступное думание то, что мы называем творчеством?), чтобы предпринять какой–то отвлекающий маневр, осуществить тонко рассчитанную комбинацию, порой длящуюся многие годы, как сберечь от провала того, кого посылаю «туда» на беспощадное и безоговорочное одиночество…»

Хорошо задуманный план Менжинского и Артузова, организовавших «нелегальную» поездку Шульгина в СССР, продлил существование «Треста» не надолго. К сожалению, финал операции совпал со значительным ухудшением международной обстановки. Антисоветские силы за рубежом никак не могли смириться с тем, что, вопреки их прогнозам, СССР готовился торжественно отметить десятилетие Октябрьской революции. Потому–то Советский Союз после относительно мирной пятилетней передышки никогда так близко не стоял перед угрозой новой войны. И руководство страны об этом хорошо знало, в том числе от своей разведки, как политической (иначе называемой внешней), так и военной. Значительная доля информации о надвигающейся угрозе поступала в Москву по каналам «Треста».

Опасность войны резко возросла после установления в Польше, за спиной которой, как всегда, стояли Англия и Франция, диктатуры маршала Юзефа Пилсудского, красиво названной режимом «санации» («оздоровления»). Косвенным тому подтверждением стал разрыв Англией дипломатических отношений с СССР под вымышленным, точнее, спровоцированным предлогом. Тогда же по миру прокатилась настоящая волна нападений на советские представительства и отдельных дипломатов, также инспирированных в основном английскими спецслужбами, но осуществленных, разумеется, чужими руками.

Пока «Тресту» удавалось удерживать контрреволюционные и антисоветские силы за рубежом от массированного проведения в СССР террористических актов и диверсий под предлогом необходимости «накопить» силы для государственного переворота в наиболее подходящий момент. Но теперь эта аргументация не действовала. РОВС и лично Кутепов через ту же Захарченко–Шульц все более категорично требовали от Якушева перехода наконец к активным действиям. Более того, они все чаще стали засылать в СССР боевиков, даже не ставя об этом в известность «Трест».

Таким образом, оперативная обстановка коренным образом изменилась. Потому в феврале 1927 года на совещании у председателя ОГПУ Менжинского было решено операцию «Трест» свернуть. Легко сказать – свернуть.

Свертывание такой операции в известном смысле – дело не менее сложное, чем ее организация. Все должно быть тщательно продумано. Ни в коем случае нельзя нанести ущерб безопасности, поставить под угрозу жизнь многих оперативных работников и привлеченных лиц.

Парадокс: если бы свертывание удалось осуществить строго по намеченному плану, возможно, мы бы и по сей день ничего не знали о «Тресте», как не знаем о многих других успешных операциях советских спецслужб, имен их героев. Запланированному завершению операции «Трест» помешало событие непредвиденное и чрезвычайное. Артузов корил себя за него всю оставшуюся жизнь. Артур Христианович однажды письменно признался, что в своей работе совершил несколько серьезных ошибок, в том числе ту, речь о которой пойдет в данной главе. Эта ошибка нашла отражение и в его личном деле: Артузов получил единственное за все годы службы взыскание.

Обычно каждый день далеко за полночь сотрудники КРО собирались в самой большой комнате отдела, чтобы согреть душу чаем (уже не морковным, а настоящим), а заодно в неофициальной обстановке обменяться новостями. Сюда частенько заходил и Артузов.

Однажды, взглянув на часы и убедившись, что настала пора чаепития, Артузов сложил бумаги в сейф, взял свою кружку и направился в большую комнату. Тихо, чтобы не помешать беседе, открыл дверь. Вместе со всеми, отыскав свободное местечко, с удовольствием пил крепкий чай, бодрящий, освежающий, похрустывал сушками. А из головы не выходило: правильно ли он поступает, продолжая привлекать к операции Опперпута? Артузов думал над сообщением Марии Кокушкиной, свояченицы Стырне, приставленной под видом благой опеки и заботы к Захарченко–Шульц. В «Тресте» Мария Владиславовна взяла на себя секретарские обязанности, помогала Стауницу, кроме того, вела переписку с помощью тайнописи (симпатических чернил) – на жаргоне контрразведчиков «сидела на химии». Время от времени она выезжала в Ленинград, а оттуда через «окно» на границе переходила в Финляндию, где встречалась с эмиссарами Куте–пова, а затем возвращалась в Москву с очередными материалами РОВС, письмами, посылками.

От Кокушкиной Артузову стало известно, что Стауниц вступил с Марией Владиславовной в интимные отношения, плохо относится к жене, не уделяет должного внимания дочери. Похоже, в нем начала преобладать аморальная сторона личности, и вряд ли ему можно доверять, как раньше.

Докладывая Артузову о наблюдениях Марии Владиславовны, Стырне говорил:

– Я о Стаунице. Среди нас он, но не с нами. Не нравится он мне в последнее время.

– Спасибо за предупреждение. Об этом и я думаю… Услышанное встревожило Артузова, тем паче что у него и самого уже который день скребли на душе кошки при мысли о Стаунице. Прогуливаясь по длинному коридору, Артур Христианович стал размышлять. Действительно, со Стауницем, занимавшим видное место в оперативных делах и комбинациях, творилось что–то неладное. Выходит, он, Артузов, чего–то не заметил, где–то допустил ошибку.