Агентом Третьяков–Иванов оказался весьма ценным: компетентным, умным и честным. Резидентура в этом неоднократно убеждалась, когда могла перепроверить его информацию через другие источники. В частности, от Третьякова внешняя разведка достоверно знала, что Торгпром давно разорен, не имеет денег даже на выплату жалованья сотрудникам; этим, в частности, объяснялось и бедственное материальное положение Третьякова. Следовательно, никаких денег от Торгпрома Промпартия никак получать не могла.
Вкупе с другими соображениями, например, категорическим опровержением всех предъявляемых ему обвинений ответственным работником Госплана СССР Виктором Ларичевым, Артузов пришел к выводу, что здесь что–то не так. Разговора с Ягодой у него не получилось, тогда Артузов пошел к Менжинскому. Председатель ОГПУ не имел права сообщать ему о секретных и категоричных указаниях Сталина, но пошел навстречу просьбе Артузова и освободил его от участия в следствии.
Естественно, при такой подготовке процесса не обошлось без накладок. На одном из заседаний суда выяснилось, что известный русский миллионщик из старообрядцев, вовремя уехавший в эмиграцию, Павел Рябушинский никак не мог в 1927—1928 годах передавать деньги для Промпартии, поскольку еще в 1924 году умер.
В Париже, уже после того как его имя было упомянуто на суде, Третьяков заявил резиденту ИНО, что не только не передавал Промпартии денег по причине их полного отсутствия, но даже никогда не слышал фамилий обвиняемых, с которыми он якобы поддерживал связь. (К слову сказать, упоминание фамилии Третьякова на процессе едва не привело к разоблачению ценнейшего агента французской контрразведкой, причем самими эмигрантами.)
Пятеро обвиняемых по делу Промпартии были признаны «главарями подпольной контрреволюционной шпионско–диверсионной организации, основанной при поддержке империалистических держав еще в 1920 году», и приговорены к расстрелу. Еще трое – к тюремному заключению.
Трудно сказать, почему Сталин в последний момент изменил свое решение. Может, предвидел неблагоприятную реакцию Запада или в тот момент ему было выгодно проявить милосердие. Как бы то ни было, Президиум ЦИК, учитывая полное признание обвиняемых и раскаяние, заменил расстрел на десяток лет тюремного заключения.
Показательна судьба главного «героя» судебного процесса – Леонида Рамзина. Он действительно был крупнейшим теплотехником, с первых лет советской власти относился к ней вполне лояльно, даже доброжелательно. В свое время Ленин, невзирая на сопротивление Сталина, разрешил ему выехать за границу для лечения серьезной болезни.
После вынесения приговора Рамзин был определен в одно из научно–производственных учреждений ОГПУ (впоследствии они были прозваны «шарашками»), где продолжал работать по специальности. В 1936 году по распоряжению Ягоды (разумеется, санкционированному в верхах) он был досрочно освобожден. Далее, можно сказать, начались чудеса. Рамзина награждают орденами Ленина и Трудового Красного Знамени; без защиты диссертации присваивают ученую степень доктора технических наук; сконструированному им прямоточному котлу официально дают наименование «система Рамзина». Наконец, вручают Сталинскую премию первой степени, денежная часть которой тогда равнялась примерно десятилетнему окладу профессора университета {75} .
Судьба Сергея Третьякова сложилась не столь удачно. Его активное сотрудничество с советской внешней разведкой, базировавшееся уже не только на материальной, но и патриотической основе, длилось десять лет, вплоть до оккупации Парижа немцами.
В 1934 году Третьяков, чьи денежные дела пошли на поправку, купил несколько квартир в доме 29 по рю де Колизе. К этому времени РОВС тоже обнищал, и преемник Ку–тепова на посту председателя генерал–лейтенант Евгений Карлович Миллер искал помещение подешевле. Третьяков и предложил ему квартиру по сходной цене прямо под собственной.
Когда немцы вошли в Париж, Третьяков чем–то вызвал их подозрение. Гестаповцы провели в его квартире тщательный обыск и обнаружили в помещениях РОВС и Торгпрома (тоже снявшего в этом доме кабинет, в котором проводились заседания его правления) тщательно замаскированные микрофоны. Провода вели в расположенный выше кабинет Третьякова. Немцы арестовали Сергея Николаевича и отправили в Германию, в концентрационный лагерь Ораниен–бург. Здесь его расстреляли 16 июня 1944 года.
Из ряда новейших газетно–журнальных публикаций, а также встреч и бесед с читателями автор сделал для себя неожиданный вывод. Оказывается, значительная часть нашего населения, особенно молодые и совсем юные люди, искренне полагает, что именно большевики свергли царя в России, что и является их главной исторической виной. Эти читатели и не подозревают, что к свержению самодержавия коммунистическая партия (тогда называвшаяся иначе, но это не важно) не имела никакого отношения. Его вообще никто не свергал. Оно рухнуло само собой в феврале (по старому летосчислению) 1917 года, как само падает с дерева перезревшее, к тому же гнилое яблоко. Император Николай II самолично отрекся от престола, как он заявил, во благо всенародное.
При сем историческом событии в салон–вагоне императора не присутствовали ни Ленин, ни Троцкий, ни Сталин. Были там два официальных представителя Государственной думы – Шульгин и Гучков, причем первый, как уже известно читателю, был убежденным монархистом. Другое дело, что на совести большевиков – расстрел в Екатеринбурге Николая II с женой, детьми и несколькими приближенными, а также убийство еще нескольких великих князей и князей дома Романовых.
И не коммунисты–большевики крушили, жгли дворянские поместья. И не большевики тогда же начали уничтожать деревенские храмы. Весь этот вандализм свершался руками самих крестьян: сказалась вековая ненависть прежде всего именно к помещикам, не забыты еще были времена крепостного права, когда лица благородного сословия продавали свои «души», словно товарный хлеб, заставляли молодых матерей выкармливать грудью породистых щенков, пороли на конюшне за малейшую провинность. И к батюшкам православным относились вовсе не как к наставникам духовным, а как к тем же управляющим имениями, исправникам, владельцам поместий и лесных угодий. Классовая ненависть в крестьянстве копилась веками и выплеснулась наружу в 1917 году похлеще, чем в пугачевщину. Кровопролитная мировая война за неведомые простому люду Дарданеллы лишь усугубила массовое озлобление, довела до настоящего изуверства.
Давно подмечено: во всех революциях всегда, прежде всего и в наибольшей степени виноваты правящие классы и сословия, со всеми тяжкими последствиями для обеих противостоящих в этой самой революции и непременной вслед Гражданской войне сторон.
Сегодня во многих серьезных трудах, не говоря уже о «макулатурных» изданиях, в жизнеописании последнего российского императора делается упор на то, каким хорошим семьянином был Николай, благородным и добрым человеком. Возможно. Но этих качеств недостаточно, чтобы достойно править огромным, многонациональным государством. А правителем он был никудышным. Потому–то, скорее всего, в роковые февральские дни ни один, даже самый ярый монархист, тот же Шульгин, не вступился за своего государя.
Никто сегодня не возлагает вину за гибель Романовых на Временное правительство всех составов. Между тем за семь месяцев существования Российской республики все члены царствующего дома вполне могли покинуть страну и спасти свою жизнь. Если бы не воспрепятствовало этому именно Временное правительство, уславшее Николая с семьей вначале в Тобольск, а затем в Екатеринбург. Лишь несколько великих князей и княгинь либо сами успели уехать за границу, либо уже находились там ранее.
Могла бы сохраниться в России демократическая республика в 1917 году, если бы?.. Могла, вполне могла. Если бы не пресловутое «если бы…». Этих «если бы», по мнению автора, можно насчитать по меньшей мере два. Первое – если бы Временное правительство претворило в жизнь хотя бы некоторые из чаяний измученного народа (вернее, народов) Российской империи. Прежде всего, прекратило бы кровопролитную войну. Заключило бы с немцами и их союзниками мир, как тогда говорили, «без аннексий и контрибуций», чему противились страны Антанты, поскольку тогда им пришлось бы воевать на Западном фронте без отвлечения значительных сил немцев и австрийцев на фронте Восточном. Те же французы уже после Версаля признавали, что в этом случае немцы взяли бы Париж за две недели. Если вдуматься, то неизбежно придешь к выводу, что «демократические» державы – Англия, Франция, а затем и США – начали интервенцию в советскую Россию вовсе не для реставрации монархии, а для предотвращения ее выхода из войны на основе Брестского мира.
