Поздний час давал о себе знать, особенно если учесть, что прошлые ночи были заполнены напряженной работой. Он прикрыл воспаленные веки и на какое–то мгновение забылся. Очнулся от скрипа двери. Вошел начальник Иностранного отдела Трилиссер:

– Опять засиделся до тумана.

– Покой усыпляет… Присаживайтесь, Михаил Абрамович.

– Вячеслав Рудольфович не звонил?

– Нет, жду. Сказал, что приедет обязательно.

Трилиссер вытащил из жилетного кармана «кондукторские» часы фирмы «Павел Буре», поднес их к уху, убедился, что тикают, поддев ногтем верхнюю крышку, взглянул на циферблат со старомодными римскими цифрами:

– Неужто второй? Значит, в это время пробил последний час Савинкова?

– Да, как политическая фигура он канул в Лету. Вот перечитываю протоколы и думаю: не было у него главного – настоящей веры. Значит, не было и силы.

– Кто на очереди? Уж не Анненков ли?

– Угадали.

– Чем он, по вашим данным, занимается?

– По моим данным, поселился со своими казаками и начальником штаба Денисовым верстах в пятидесяти от Ланьчжоу. Разводит чистопородных лошадей. Мирное занятие.

Трилиссер хмыкнул недоверчиво. Артузов продолжал размышлять вслух о человеке, с недавних пор занимавшем его мысли.

– Конечно, атаман не Савинков, в одиночку или с группой границу переходить не будет. Ему армия нужна. Ход Савинкова он не повторит… Но в конезаводчиках Анненков не засидится.

– Боюсь, вы правы, – задумчиво сказал Трилиссер, – если Анненков убежден, что рожден для роли повелителя, реваншизм в нем неминуемо возобладает. Выходит, лошадок своих не для ипподрома растит атаман.

– Однако, – счел нужным заметить Артур Христиано–вич, – люди, подобные Анненкову, как правило, превращаются в нуль, если не получают помощи извне. Я убежден, что рано или поздно Анненков обратится к японцам, великому князю Николаю Николаевичу, к черту–дьяволу, к кому угодно, лишь бы найти опору для новой своей авантюры.

– Похвально, Артур Христианович. От вас же слышал: постоянное размышление – непременный элемент творчества.

– Это вполне очевидно.

– Что ж, согласен думать вместе с вами…

Однажды Артузов уже занимался Анненковым. Затем на время нужда в таком внимании отпала. Вторично Артузов стал думать о нем после того, как атаман был выпущен из китайского зиндана. Это случилось в феврале 1924 года. Китайские власти упрятали туда Анненкова почти на три года. После перехода границы в районе Джунгарских Ворот генерал с несколькими тысячами солдат и казаков расположился лагерем на реке Боро–Тала. Китайские власти попытались подтолкнуть Анненкова в «объятия» атамана Семенова ^{65} , предложив ему передислоцироваться на китайский Дальний Восток. При этом учитывали и беспокойное, а точнее, разбойное поведение анненковцев, которые все чаще и чаще совершали набеги и грабежи китайских селений. Губернатор, получив отказ Анненкова передислоцироваться, потребовал разоружения казаков. Анненков отклонил и это требование. Тогда–то и упрятали его в тюрьму. Кроме губернатора к этому аресту некоторое отношение имели… Менжинский и Артузов.

Анненков сидел в тюрьме. Казалось бы, он уже не опасен. Но… к Артузову попадает копия записки, направленной атаманом из зиндана японским властям. В ней говорилось: «Убедительно прошу Вас, представителя Великой Японской империи, дружественной по духу моему прошлому императорскому правительству, верноподданным коего я себя считаю до настоящего времени, возбудить ходатайство о моем освобождении из Синьцзянской тюрьмы и пропустить на Дальний Восток. Честью русского офицера, которая мне так дорога, я обязуюсь компенсировать Японии свою благодарность за мое освобождение». Артузов понял, что Анненков не только не смирился, но явно пытался продать себя японской реакции, и что на это письмо японские представители откликнутся незамедлительно, добьются его освобождения. Так и случилось. Анненков вышел на свободу. В городе Турфан атамана встретил Денисов, и они верхом отправились в город Ланьчжоу, в окрестностях которого и была создана пресловутая конеферма – явно для прикрытия.

Артузов внимательно следил за действиями Анненкова и его окружения, рассматривая его не только как преступника, но и как опасного потенциального врага.

…Вячеслав Рудольфович приехал только около двух часов ночи. Тут же вызвал Артузова:

– Только в час пятнадцать огласили приговор. В душе просил суд не выносить Савинкову высшей меры наказания. Но она, конечно, вынесена.

– Судью, как хирурга, – заметил Артузов, – уговаривать запрещено. Не так ли, Вячеслав Рудольфович?

При всем своем недюжинном уме и проницательности Артузов до конца дней своих оставался изумительно доверчивым и даже наивным. Он никак не мог предположить, что очень скоро судей будут вовсе даже не уговаривать, а заранее, задолго до начала «суда», который только в издевку и можно назвать нормальным судебным процессом, просто «информировать», тоном беспрекословного приказа, кому и какой приговор – нет, не выносить, но оглашать…

– Оно, конечно, так, – согласился с ним Менжинский. – Для нас важнее политическая смерть Савинкова. А она для него уже настала. Вот копия приговора. Ознакомьтесь.

Артур Христианович негромко, повернувшись к Трилис–серу, прочитал приговор коллегии. Удовлетворенно кивнул, когда дошел до того места, когда суд счел возможным ходатайствовать перед Президиумом ЦИК СССР о смягчении наказания.

Принимая от Артузова прочитанные им листки, Менжинский отметил:

– Это для нас чрезвычайно важно: один из самых непримиримых и активнейших наших врагов сложил оружие, безоговорочно признал советскую власть, и не только признал, но и призвал своих бывших соратников также сложить оружие.

Менжинский, Артузов и Трилиссер оставались в кабинете председателя ОГПУ до рассвета. Лишь в половине седьмого утра нарочный доставил в судейскую комнату запечатанный пятью сургучными блямбами пакет: Центральный исполнительный комитет Союза ССР заменил Савинкову Борису Викторовичу высшую меру наказания десятью годами лишения свободы.

…Чем больше размышлял Артузов в эту ночь, тем отчетливее проводил параллель между Савинковым и Анненковым. Они одного поля ягоды. Савинков был человеком ненасытного честолюбия. Честолюбие характерно и для атамана. Оно будет постоянно толкать его на новые авантюры, коварные и опасные.

…По кругу на аркане бегала резвая лошадка с заплетенной гривой. Вспотевший от натуги тщедушный казачок, пощелкивая бичом, то и дело погонял ее. Это был один из шести казаков, которые добровольно еще оставались при атамане. Остальные – попросту разбежались, почувствовали, что с атаманом больше каши не сваришь. Во всяком случае, пока не появятся у атамана могущественные, а главное – денежные покровители.

Сам атаман, облачившись в генеральскую форму, сидел в плетеном кресле и молча наблюдал за тренингом. Рядом примостился Денисов. Зная слабость Анненкова к лошадям, он рассчитывал во время тренинга улучить момент, чтобы заговорить с атаманом о его дальнейших планах.

– Борис Владимирович, наши единомышленники не дремлют, готовятся. А Семенов вот–вот поход начнет, – начал разговор издалека Денисов. – Выходит, только мы с вами сложили оружие. Да стоит нам нацепить только шашки, как это заметит жена французского посланника мадам Фле–рио, и денежки сами потекут к нам.

Анненков, продолжая сосредоточенно наблюдать за действиями казака, полез в карман и вытащил сложенную газету:

– Прочти подчеркнутое.

Денисов неохотно взял газету в руки. Это был хорошо ему известный белогвардейский листок «Возрождение». Нашел отчеркнутые атаманом строки, прочел вслух:

– «Мы отступили. Но мы не сдались. Мы залегли в окопы „беженского существования“ и ждем».

– Понимаешь – ждем, – с нажимом повторил за ним Анненков.

– Чего ждем?

– Своего часа.

Забрав газету на рук Денисова, атаман неожиданно спросил: