Заснеженная солончаковая степь стонала от движущейся конницы. На рысях шли полки, точнее, их остатки. Из–под конских копыт в разные стороны разметались комья мокрой хляби. Позади оставался черный след, который не могла скрыть зима. Он не зарастет травой и летом. Это был поистине черный след, замешенный на людской крови.

Впереди, в трех–четырех верстах шел казачий разъезд – авангард. Казаки то и дело привставали на стременах, оглядывали степь и, убедившись, что она безлюдна, красной засады не видать, двигались дальше. За авангардом шла охранная сотня командующего, а за ней полки с наспех набранными крестьянскими парнями, формирования басмачей. Замыкал шествие самый надежный полк командующего – Оренбургский, сформированный из зажиточных и богатых казаков.

Вся эта конная лавина катила волей командующего отдельной Семиреченской армией атамана Анненкова. Под ним ходко шел резвый, с тонкими ногами вороной жеребец. Чтобы поспеть за ним, казакам приходилось то и дело нахлестывать нагайками, плетьми, камчами своих уставших лошадей.

Конная ватага, уже не державшая строй, оставлявшая за собой выжженные села, сотни и тысячи ограбленных, изнасилованных, убитых, спешила к Джунгарским Воротам, к тому заветному проходу шириной в десяток километров между Джунгарским Алатау и хребтом Барлык, который открывал путь к спасению.

Впору бы подкрепиться чорбой или зеленым чаем. Да и кони устали. Они несли на себе не только всадников, но и притороченные к седлам тяжелые баулы, чувалы, просто тюки, набитые вовсе не кормом для коней, а туго скатанными коврами, кожами, мехами, золотыми и серебряными окладами, содранными с икон, царскими десятками и рублевиками, одеждой.

«При позорном своем бегстве в Китай, – впоследствии вспоминал преследовавший остатки анненковской армии военком полка В. Довбня, – Анненков оставил за собой широкий и длинный кровавый след. На протяжении более двухсот верст, от села Глинского по берегам озер Ала–Куля и Джаланаш–Куля вплоть до Джунгарских Ворот… дорога была усеяна трупами…»

Еще издали атаман заметил спешившийся передовой разъезд. «Неужели достигли Джунгарских Ворот?» Отсюда до Китая – рукой подать. Навстречу Анненкову скакал казак. Осадив коня, доложил:

– Господин генерал! Вот они, Джунгарские Ворота! – И, повернувшись в сторону виднеющихся гор, махнул рукой, как бы показывая: вон они, эти Ворота.

– Добро, брат! Спасибо за службу! – отрывисто бросил Анненков.

В обычных разговорах казаки называли его атаманом и братом–атаманом. Но в строю – другое дело. Здесь для них он был генералом, даром что совсем недавно – в империалистическую – был всего лишь хорунжим. Как только «Верховный правитель Российского государства» адмирал Александр Колчак пожаловал ему погоны с зигзагами, Анненков стал требовать, чтобы в официальной обстановке подчиненные величали его генералом, считая, что уже само это слово дисциплинирует людей. Тем не менее, чтобы приблизить к себе казаков, Анненков ввел в обиход слово «брат», оно больше импонировало казакам, нежели «господин».

Анненков подал знак на привал – отдых для людей и коней. Всадники остановились, начали спешно расседлывать и стреноживать взмыленных, тяжело дышащих, с впалыми боками лошадей. Они тотчас же потянулись к торчащим из–под снега жестким былинкам. Казаки раскладывали брынзу, копченую свинину, бочонки с топленым маслом.

Перед Анненковым кто–то услужливо расстелил плотную попону из верблюжьей шерсти. Отцепив шашку, отделанную серебром и самоцветами, он лег на попону, вытянув затекшие от долгой езды ноги, прикрыл глаза. Так пролежал несколько минут. Потом привстал, оглядел казачий лагерь, кого–то поманил пальцем. К нему торопливо подошел начальник штаба Денисов, почтительно наклонился, ожидая распоряжений.

– Буду держать совет, – приглушенно заговорил Анненков. Денисов опустился перед ним на корточки.

– Такая армия в Китае нам ни к чему. Граница надвое разделит ее. Слишком много горючего материала мы с тобой везем в чужую страну. Вчерашние крестьяне захотят домой. Настала пора размежеваться. Те, кто не с нами, должны остаться на этой земле.

– Что будем делать? – вопросительно поднял глаза начальник штаба.

– Я буду говорить с казаками, а ты тем временем отправляйся в Оренбургский полк, потолкуй кое с кем, укажи диспозицию пулеметчикам…

Денисов отлично понял, что необходимо сделать и почему выбор атамана пал на оренбуржцев. На совести этого полка кровь не сотен, а тысяч людей, причем не только коммунистов и советских работников, но и простых бедняков. Опьяненные кровью анненковские головорезы истребляли всех, кто попадал им под горячую руку. Надписи на вагонах, орудийных лафетах призывали: «Руби направо и налево!» Они как бы узаконивали жесточайший террор. Анненкова повсюду сопровождал «вагон смерти». Кто в него попадал, живым оттуда не выходил. Самые жестокие, самые зверские карательные акции колчаковское правительство поручало Анненкову. Это он по распоряжению военного министра омского правительства Иванова–Ринова зарубил 87 делегатов крестьянского съезда Славгородского уезда. Это он дотла сжег село Черный Дол, поднявшее восстание против Колчака. Это по его приказу головорезы ворвались в непокорное село Черкасское и с ходу уничтожили две тысячи человек.

В Усть–Каменогорске Анненков отобрал из заключенных в крепости тридцать партийных и советских работников и вывез в Семипалатинск. Все они были выведены к проруби на Иртыше и утоплены. В районе Семипалатинска солдаты бригады генерала Ярушина отказались выступить против крестьян, осмелившихся взяться за оружие, чтобы защитить себя. Анненковский полк разоружил бригаду, солдат вывели в камышовые заросли. Все они были расстреляны…

Перед столпившимися казаками предстал сам атаман–брат. Как всегда, подтянутый, красивый, без видимых следов усталости после долгого пути. Разве что небрит несколько дней. Его речь была недолгой. Хорошо поставленным голосом с оттенком напускной грусти он сказал:

– Славные бойцы! Два с половиной года мы с вами дрались против большевиков. Теперь мы уходим вот в эти неприступные горы и будем жить в них до тех пор, пока вновь не настанет время действовать. Слабым духом и здоровьем там не место. Кто хочет остаться у большевиков, пусть остается. Не бойтесь ничего и ждите нашего возвращения. Тому, кто пойдет с нами, возврата не будет. Думайте и решайте теперь же!

От этих слов одни казаки ожили, приосанились, подтянулись поближе к атаману, давая ему понять, что готовы за ним хоть в огонь, хоть в воду. Это были в основном те, кому все дороги назад были отрезаны. Другие радовались: атаман–брат отпускает их без обиды домой. Словно чуя недоброе и в надежде предотвратить его, спешили уверить Анненкова:

– Не суди нас, атаман–брат, что мы уйдем от тебя. Но мы клянемся тебе, что не встанем в ряды врагов твоих!

Те, кто собрался домой, один за другим подходили к восседавшему на коне атаману–брату и на прощанье целовали стремя. Что делать с винтовками? Они теперь не нужны. Атаман приказал освободить первую же попавшуюся на глаза повозку: «Складывайте в нее, может, нам еще пригодятся».

И вот уже длинная цепочка конников потянулась в обратный путь. Но дошли только до ближайшего небольшого ущелья. Все, кто ушел от Анненкова, полегли здесь…

За узкой полоской зимнего горизонта – Китай. Виднелись дымки над фанзами. Там – укрытие и надежда. Анненков хотел въехать в Китай как сила организованная, способная на многое.

– Развернуть знамя! – приказал Анненков. Знаменщики вынули из чехла штандарт, натянули на древко. На ветру вяло затрепетало изрядно потрепанное черное полотнище со зловещей эмблемой Отдельной Семире–ченской армии – черепом со скрещенными костями и словами «С нами Бог!».

Вячеслав Рудольфович уже давно должен был быть на месте. Значит, его задержало что–то важное – так размышлял Артузов, вглядываясь в темную августовскую ночь. Он подошел к столу, перевернул листок календаря. «Ого! Уже тридцатое число!» – удивился Артур Христианович. Выходит, конец лету. Он сел на стул, поддернув хорошо отглаженные брюки, придвинул кипу бумаг. Выбрал несколько листков, начал читать. Это были протоколы судебного заседания по делу Савинкова.