– Ты в тюрьме когда–нибудь сидел?

– Нет, Борис Владимирович.

– То–то. Слишком ретивых в зиндан прячут. Нет, я не трус. Но, возможно, покажусь тебе трусом, если прочтешь одну конфиденциальную бумагу. – Анненков вынул из нагрудного кармана вчетверо сложенный лист бумаги, протянул Денисову: – Ознакомься…

Чем глубже вникал в содержание текста Денисов, тем свирепее становилось его лицо.

– Да за это шашкой, шашкой… – еле сдержав себя, выдавил бывший начальник штаба.

– Осади коня! – крикнул казаку атаман, словно не замечая реакции своего ближайшего сподвижника.

– Значит, разуверился во мне? – укоризненно спросил Анненков.

– А вы как полагаете? – уклончиво буркнул Денисов.

– Ты бы подписал такую бумагу?

– Даже под пыткой не подписал бы…

– Еще как бы подписал.

Денисов был в недоумении. Что случилось с атаманом, почему отказывается от борьбы, почему кается в грехах, ведь совершал святое дело, лил большевистскую кровь?

– Значит, ты решил, что я предатель, – продолжал разговор атаман. – Запомни: плохой анализ разрушает все, а ты, я вижу, плохой аналитик, хоть и учился в Генштабе. Позволь задать тебе один вопрос только: где мы находимся?

– Как – где? В Китае, в Ланьчжоу…

– Кто хозяин этого края?

– Фэн Юйсян.

– Кто он такой?

– Маршал, командующий Первой народно–революционной армией.

– Вот видишь, командующий. Если мы публично хоть раз тявкнем против Советов, он нас с тобой скрутит в бараний рог. На время надо затаиться, выждать. Будем жить тихо, заниматься лошадками. Я даже присмотрел коняшку в подарок маршалу. Про нас забудут. Но ты же знаешь, что наши единомышленники нас не забывают. Они наведываются.

Анненков подразумевал переписку и курьеров шанхайской монархической организации НН. Под этими буквами скрывался сам великий князь Николай Николаевич, живший в предместье Парижа Шуаньи и мечтавший возвратиться в Россию в качестве императора. Атаман был также связан с Богоявленским братством, во главе которого стоял его бывший подчиненный полковой врач Д. И. Казаков.

– Вот что, друг, считай, что это письмо – конспиративное, – решительно закончил беседу Анненков.

Письмо, столь взволновавшее Денисова, вместе с двумя другими посланиями Анненков передал бывшему начальнику своей личной охраны Ф. К. Черкашину, который пробрался к нему под видом скупщика пушнины для английской фирмы. Черкашин привез Анненкову письмо от М. А. Михайлова, начальника штаба русской белогвардейской группы при армии генерала Чжан Цзолина. Михайлов, бывший начальник штаба 5–й Сибирской колчаковской дивизии, предлагал атаману вспомнить прежние времена, собрать отряд, встать на сторону Чжана и начать борьбу против СССР.

Обдумав это, а также предложения, вытекающие из переписки с шанхайской группой, Анненков и написал три письма. Вот что сообщал атаман Михайлову: «Сбор партизан и их организация – моя заветная мечта, которая в течение пяти лет не покидала меня… И я с большим удовольствием возьмусь за ее выполнение… Судя по многочисленным письмам, получаемым от своих партизан, они соберутся по первому призыву… Все это даст надежду собрать значительный отряд верных, смелых и испытанных людей в довольно непродолжительный срок. И этот отряд должен быть одним из кадров, вокруг которых сформируются будущие части».

В другом письме, адресованном белогвардейцу П. Д. Иларь–еву, сколачивающему фронт борьбы с советской властью, Анненков писал: «Привет, дорогой Павел Дмитриевич! Итак, я хочу собирать свой отряд старых партизан. Думаю, что и ты с теми, кто тебя окружает, соберетесь в нашу славную стаю… Для того чтобы я выбрался отсюда, нужно добиться того, чтобы мое имя совершенно не упоминалось в причастности к отряду. Лучше, наоборот, распускать слухи о моем отказе вступать в дальневосточные организации, о моей перемене фронта».

Содержание третьего письма, адресованного Казакову, с которым Анненков познакомил Денисова, было полной противоположностью двум первым. Главе Богоявленского братства атаман писал о своем нежелании вступать в армию

Чжан Цзолина, об отходе от борьбы с Советами и вообще от политики.

Это было тонко рассчитанное письмо. Всякое могло случиться. Черкашин как курьер не внушал Анненкову особого доверия. Любитель спиртного, он мог затерять письма, а мог и перепродать. Третье письмо в таком случае стало бы для атамана спасительной лазейкой.

Анненкову нельзя было отказать в прозорливости. Один из предвиденных им случаев и произошел. Курьер со всеми предосторожностями покинул конеферму атамана, все в том же обличье скупщика пушнины. Письма находились в чемодане с двойным дном. Сев в купе поезда, Черкашин почувствовал себя в безопасности и решил, что дальнейшие предосторожности уже ни к чему. Здесь до него никому дела нет. Вагон заполнялся народом. Появились попутчики и в купе Черкашина. Как они ухитрились проникнуть в его чемодан – одному Богу ведомо. Короче говоря, письма исчезли.

Но каким образом Анненков все–таки оказался в китайской тюрьме? Три года – срок немалый. И у атамана хватало времени поразмышлять на тему – кому было выгодно изолировать его. Многих он подозревал: Семенова, например, видящего в нем опасного конкурента; того же Михайлова, возможно захотевшего прибрать к рукам его казаков. Мысль о причастности к его злоключениям ГПУ ему, разумеется, и в голову прийти не могла. Но именно чекисты сумели воздействовать на волю губернатора.

В 20–х годах у советской России было много явных и тайных врагов, преследующих одну цель – задушить государство трудящихся. Правящие круги ведущих стран Запада – в первую очередь США, Великобритании и Франции – совершили тогда две чудовищные ошибки, предопределившие трагедии XX века. Навязав Германии кабальные и унизительные статьи Версальского договора, они своими руками заложили фундамент реваншизма и фашизма в этой стране. Возведя «санитарный кордон» вокруг советской России, поддержав все реакционные силы в ней, не говоря уже о белой армии и интервенции, они также способствовали постепенному превращению молодой республики в тоталитарное государство со всеми вытекающими из этого тяжелыми последствиями. Даже после Октябрьского переворота Россия не обязательно должна была пойти по пути однопартийной диктатуры с миллионными жертвами – и в годы мира, и тем более в годы войны. Германия, иначе говоря, могла избежать Гитлера, Россия – Сталина…

Столь жестокими бывают парадоксы истории…

Как бы то ни было, чекисты в сложившейся обстановке вынуждены были направлять основные усилия в первую очередь на обезвреживание тех, кто представлял в данный момент наибольшую опасность. Сразу, по горячим следам, им было просто не под силу схватить Анненкова. В ту пору перед органами госбезопасности стояла задача хоть на время оградить границы от проникновения анненковских банд.

Как–то беседуя с Артузовым о замысле операции против Анненкова, Вячеслав Рудольфович многозначительно заметил: «Начать – перышко поднять». Эти слова определяли в данной ситуации первые шаги, которые необходимо предпринять против кровавого атамана. Напрашивалась идея изолировать его. Его изоляция, пусть даже на незначительное время, позволит оторвать от Анненкова часть казаков, посеет растерянность в лагере на реке Боро–Тала. Казаки перестанут быть организованной силой.

На оперативном совещании, созванном Менжинским, высказывались самые различные мнения. Одни предлагали внедриться в лагерь Анненкова, чтобы дезорганизовать его изнутри, другие склонялись к мысли совершить налет на стан бандитов и разом покончить с анненковцами.

Когда все высказались, слово взял Артузов. И сказал–то он всего несколько слов, но все с удивлением повернулись в его сторону. Менжинский сразу почувствовал, что Артур Христианович родил идею, которая в случае ее удачного осуществления гарантирует успешное решение всех проблем. Идея Артузова заключалась в следующем: осуществить тактику активного воздействия на синьцзянского губернатора, чтобы его руками изолировать атамана или хотя бы парализовать его враждебные действия против нашей страны.