Студия Катрин в кампусе пропахла затхлостью и пачулями. Всем цветам она предпочитает розовый: в ее жилище розовые стены, у столовых приборов розовые ручки, даже сиденье на унитазе — и то розовое.

Лежа на розовых простынях, Катрин похрюкивает под Эриком, прыщи на подбородке багровеют от натуги. Она стонет громче обычного, ее крик в решающий момент полон самодовольного торжества. Эрик подозревает какой-то подвох, но поздно замечает, что кровать переставлена к стене, за которой слышно пианино. Басовая партия звучит все громче, словно призывает на помощь партнера.

— Эрик! — вопит Катрин, привычно и умело имитируя оргазм.

— Заткнись! — рявкает Эрик, закрывая ей рот ладонью.

Он вскакивает и, дрожа от ярости, начинает торопливо одеваться.

— Но, дорогой… — канючит Катрин, прикрываясь простыней.

— Никакой я тебе не «дорогой». Кто живет за стеной? Кто?

— Господи, ты же сам знаешь, что жильцы все время меняются. Еще вчера вечером там обитал жирный япошка — тот, из класса Мейера. Чего ты так дергаешься?

Катрин с голым задом догоняет Эрика на пороге:

— Ты не можешь вот так взять и уйти!

— А ты, надеюсь, не выйдешь в таком виде в коридор, — отрезает Эрик.

Музыка смолкла. Лампа дневного света под потолком потрескивает и гаснет.

— Но что я такого сделала? — хнычет Катрин.

— Ничего, — вздыхает Эрик, которому вдруг становится жалко Катрин. — Ничего, извини меня.

Он обнимает девушку, позволяет ей раздеть себя, снова ныряет в розовые простыни и обращается в слух, внимая одинокому голосу пианино.

Девушка за стеной роняет слезу на клавиши. Она сидит среди неразобранных коробок с вещами. Уступая ей квартиру, Сейджи хвалил тишину и вид на остров Сен-Луи, но ни слова не сказал про соседку-нимфоманку, которая средь бела дня приводит к себе мужчин. И один из них — Эрик, теперь Хисако точно это знает.

Эрик приходит на репетицию первым. Он берет ключ и поднимается в зал Пуленка. У Эрика клаустрофобия, и он никогда не ездит на лифте. А еще ему нравится разглядывать юных балерин, собирающихся в стайки на площадке каждого этажа. Вообще-то об этих девочках даже думать не стоит, но их изящество завораживает Эрика — так бывает со всеми очень некрасивыми людьми.

Попав в зал, он приглаживает волосы и торопится сесть за рояль. Эрик снова и снова повторяет самые виртуозные пассажи из «Сонаты» Листа, он в ударе, он играет в быстром темпе, форсирует звук, чтобы привлечь внимание Хисако. Когда девушка войдет, он притворится, что не видит ее, и продолжит играть. Она подойдет, восхитится его туше и не заметит уродства склонившегося над клавишами лица. Мать Эрика говорила о нем «che brutto»,[1] она не хотела, чтобы ребенок понял ее слова, но он все угадывал по ее взгляду. «Che brutto…» Два этих итальянских слова он выучил даже раньше, чем «ti ато»,[2] которые Флоранс приберегала для Милана.

Дверь приоткрывается, Эрик барабанит по клавишам, испытывая легкий стыд за свою уловку, но он никогда не осмелится признаться Хисако в своих чувствах, вот и изливает страсть на клавиатуру.

— Так это вы! — восклицает профессор Монброн. — Что вы сделали со своим вдохновением?

— Здравствуйте, мэтр. Я работал. — Эрик говорит извиняющимся тоном, прижимая руки к груди.

— Вы выбрали странный способ, молодой человек! Дело ваше, но, если однажды я возьму вас в помощники, надеюсь, вы будете работать иначе!

Эрик краснеет, как мальчишка, которого застукали за ковырянием в носу. Монброн впервые открытым текстом заговорил с ним о вожделенной работе, и надо же было случиться, чтобы по собственной глупости он попал в столь унизительное положение!

— Что же, не стану вам больше мешать, — говорит профессор.

— Вам нужен зал?

— Вовсе нет! Скажу честно — я просто хотел посмотреть, кто так ненавидит эту сонату! А, вот и ваша юная коллега… Добрый день, Хисако.

— Здравствуйте, мэтр.

— Оставляю вас наедине с музыкой. Постарайтесь утишить вашего буйного партнера, Хисако…

Профессор подмигивает и удаляется. Мерзкий старик! Эрик чувствует себя жалким неудачником.

Хисако садится за инструмент рядом с Эриком, ставит на пюпитр ноты «Фантазии фа минор» Шуберта, спрашивает взглядом, могут ли они начинать. Эрик кивает. Хисако берет первые низкие ноты, Эрик должен вступить через два такта, руки молодой японки слегка дрожат, а когда Эрик ставит пальцы на клавиши, она сбивается и останавливается.

— Хочешь играть другую партию? — спрашивает Эрик.

— Не уверена, что мы вообще должны браться за это произведение, — едва слышно отвечает Хисако.

— Но мы ведь даже не попытались! Тебе не нравится эта музыка?

— Очень нравится!..

Эрик практически насильно подталкивает девушку к верхнему регистру.

— Дамы начинают! — шутит он и, не оставив Хисако времени на сомнения, берет первые ноты ее партии.

Мгновение спустя уверенность возвращается к пианистке, и она присоединяется к нему.

Эрик и Хисако не слишком разговорчивы, что очень помогает им за роялем.

Они на едином дыхании проигрывают «Фантазию» и тут же исполняют ее снова, с начала до конца, пораженные возникшей близостью и слаженностью.

— И все-таки придется поработать! — подводит итог Хисако.

— Но зачем?

— Не знаю.

— Расскажи мне о себе, Хисако.

— Но…

— Я же рассказал о чемодане!

— Ладно, — соглашается Хисако.