Чемоданы, такси, поезд, самолет, снова пора в дорогу, нужно приручать новый инструмент, приспосабливаться к акустике нового зала. Хисако иногда — очень редко — говорит себе, что она не о такой жизни мечтала. А вот Эрик запрещает себе думать. Он делает то, что должен, получает гонорары, забывает в круговерти дел о белых простынях Софи.

На обратном пути, в самолете, обоих одолевают сомнения.

— Мы превратились в рабочих лошадок. Играем, собираем вещи, получаем гонорар. Твое платье интересует публику больше нашей музыки. Никогда не знаешь, почему зал аплодирует — то ли благодарят за исполнение, то ли за то, что все закончилось. Боже, Хисако, неужели мы проведем так всю свою жизнь?

— Нужно просто давать меньше концертов.

— Ты знаешь, каковы люди! Начнем отказываться от концертов, и очень скоро нас вообще перестанут приглашать.

— Значит, нужно принять свою участь и видеть только хорошие стороны жизни.

Эрик пожимает плечами и отворачивается к иллюминатору. Она не попалась в ловушку. Тревога, о которой он говорил, это тревога Хисако: ей безразличны деньги и слава, она никогда не пожертвует ради них музыкой. Эрик прекрасно знает — когда они садятся за инструмент, обстоятельства мало влияют на манеру их игры, но он попытался поставить под сомнение эту очевидную истину, чтобы завязать спор и спровоцировать кризис. Попытка провалилась.

Самолет летит над массивом Монблана. Каждая минута приближает необходимость принять решение — звонить Софи или не звонить. Хисако — единственный человек, с которым Эрик советуется. Впервые в жизни она — последняя, кому он может довериться.

— И все-таки гастроли были удачные, — с вымученным энтузиазмом констатирует Хисако. — Я буду рада побыть дома несколько недель. Мы наконец-то сможем поработать над новыми вещами!

— Боже, Хисако, ты мне напомнила… — Эрик начинает шарить по карманам. — Я отдал тебе утром ключи от квартиры, чтобы ты положила их в сумочку?

— Ничего подобного!

— Ну, тогда… Ты меня возненавидишь, но я забыл их в гостинице.

— Видишь, я права, — вздыхает Хисако. — Ты должен сходить к врачу.

— Это все, что ты можешь сказать?

— Прости, Эрик, но твое здоровье интересует меня больше каких-то дурацких ключей.

Хисако обнимает Эрика, кладет голову ему на грудь. Она любит его еще сильнее с тех пор, как начались проблемы со здоровьем. А вдруг у него та самая — страшная — болезнь?

(Из суеверия она никогда не произносит ее название даже мысленно.) Хисако прячет лицо, чтобы Эрик не заметил, как она обеспокоена. Он прижимает жену к себе, утыкается носом в ее волосы. Они похожи на коал. Их сердца бьются рядом, они одинаково встревожены — но по разным причинам. Свободной рукой Эрик пытается осуществить опасную операцию — бесшумно достать ключи из кармана и засунуть их под кресло. Абсанс — вот что скажет врач.

1992

— Будете и дальше распространять подобные слухи — я подам на вас в суд, все понятно?

Мосли бросает трубку. Он скорее озабочен, чем зол. Нелегко пресечь слухи в замкнутом сообществе, где все друг друга ненавидят, учитывая, что они могут оказаться вполне обоснованными.

После турне по России провалы в памяти у Эрика случаются крайне редко, но все-таки случаются, хотя публика никогда ничего не замечает. Куда опасней расстройство ориентации: на днях Эрик заблудился в двух шагах от дома и не мог ни спросить дорогу, ни вспомнить свой адрес. Так было шесть лет назад в Токио. Он много часов блуждал по городу, а когда Хисако нашла его, был совершенно спокоен, как будто прогулялся до угла и обратно.

— Слушаю, Мосли… Да… Конечно. С чего бы нам отменять концерт? Кто вам это сказал? Кто? Это ничтожество, у которого даже лицензии на агентскую деятельность нет?.. Именно так. И передайте всем остальным, что у Эрика Бернея нет ни СПИДа, ни болезни Альцгеймера!

Этот маленький мерзавец обзванивает директоров всех залов, запланировавших концерты дуэта Берней, и сообщает, что музыканты не сумеют выступить, потому что у Эрика Бернея началась болезнь Альцгеймера.

Мосли с силой грохает кулачищем по столу. Он в бешенстве. Три неподписанных контракта были расторгнуты безо всяких серьезных причин. Концерты отдали сестрам Бальбек, которых как раз и представляет эта сволочь. Что делать? Не опровержения же ему публиковать! «Мосли информирует почтенную публику, что, несмотря на провальный шубертовский концерт, имевший место в ноябре прошлого года, Эрик Берней полностью сохранил как интеллектуальные, так и артистические способности». Полный бред. Хисако не сумела скрыть тревогу, так что даже самые маститые и сдержанные обозреватели начали сомневаться.

Иногда Мосли и сам не знает, что думать. У всех музыкантов бывают провалы в памяти — чаще всего из-за боязни этих самых провалов. Рассеянность Эрика давно стала частью его образа, об этом можно не волноваться. Другое дело — исчезновения, вернее, одно-единственное исчезновение, если не считать токийского происшествия. Докторам о том случае ничего не известно. Хисако считает, что Эрик тогда ходил в филармонию и от ее имени отказался от сделанного директором предложения.

Но Мосли прекрасно известно, что в этом не было никакой надобности. Концерт аннулировали задолго до того, как самолет сел в Токио. Эрик попросил — Мосли набрал номер, и дело было сделано.

Снова звонит телефон, но Мосли не снимает трубку. Ему нужно подумать, а он к этому не привык. Его конек — графики, гонорары, имидж артистов, но состоянием их душ он управлять не умеет. Мосли не дружит с артистами — он с ними приятельствует. Как истинный профессионал. Мосли способен много лет подряд каждую неделю обедать с музыкантом, но, если тот уходит к другому импресарио, он больше не встречается с ним, не ходит на его концерты. Беда некоторых коллег заключается в том, что они воображают себя артистами, не понимая, что просто работают на этих «инопланетян» (которые безо всяких сожалений посылают их к черту, если находится кто-нибудь поудачливей).

Таковы правила игры. Вряд ли он сам так уж сильно волновался бы за Эрика, не будь дуэт Берней его дойной коровой. Но Мосли любопытно, почему Эрик позволяет жене думать, будто он действовал за ее спиной в Токио.

Телефон не умолкает. Мосли раздраженно тянется к трубке, готовый спустить всех собак на любого, кто заявит, что Эрик Берней не в себе. Его злобное «Алло» сменяется медоточивым «Добрый день!», как только собеседница представляется. Дуэт Джулии Бона и ее сестры-двойняшки Клелии может очень скоро по известности превзойти дуэт Берней. Журналисты обожают милых крошек, Эрик и Хисако намного талантливей сестер, но юные девицы — те еще хитрюги! Они сделали потрясающую фотографию для обложки своего первого диска: две полуобнаженные красотки лежат на рояле, их длинные золотистые волосы свисают аж до клавиатуры. Устоять невозможно!

— Это большая честь для меня… — Мосли заливается соловьем, — но я не могу заниматься двумя конкурирующими дуэтами… Составлена программа на пять лет вперед! Да, да, конечно, если они отменят некоторые концерты… Нам стоит встретиться и все подробно обсудить. Возможно, я буду представлять вас во Франции… Увы, состояние его здоровья очень меня тревожит, но пусть это останется между нами… Навестите меня в офисе… В четверг, в четыре? Отлично. Спасибо, что позвонили.

Совесть Мосли нечиста, но он слишком толстокожий, чтобы мучиться этическими проблемами.

Импресарио торжествующе улыбается. Сестры Бона! По зрелом размышлении, если припомнить все обстоятельства, болезнь Альцгеймера более чем вероятна. Как это печально! Но дело есть дело, так что нечего разнюниваться, нужно укрепить тылы.