— Эрик, смотри, я скачу рысью!

Ах, эта улыбка! Та самая, которой шестимесячный сын покорил сердце отца.

Он должен был порвать с Софи, как только узнал о ее беременности, но не смог. Слишком уж был влюблен — нет, не в будущую мать, а в то, что между ними происходило. Он звонил ей по ночам, убедившись, что Хисако спит, и получал от этого такое же острое наслаждение, как от чтения под одеялом при свете фонарика тайком от матери. Он обожал их тайные встречи за задернутыми шторами в Париже и тех городах, где с триумфом выступал дуэт Берней. Эрика пьянила собственная изобретательность. Ему нравилась любовная игра, риск обострял чувства, питал воображение. Ему льстила бурная радость Софи, когда он тратил на нее несколько минут своего драгоценного времени, тогда как Хисако… Но разве можно упрекать жену за то, что принимает как должное присутствие мужа рядом?

Тео пускает лошадь рысью. Он сидит в седле уверенно, держит спину прямо, и тренер его хвалит. Никогда Милан не смотрел на Эрика так, как Эрик смотрит сейчас на Тео. В его взгляде нет ни капли объективности — одно восхищение, утешающее не слишком героических отцов. Нежность Эрика бескорыстна — мальчик ведь не знает, что любящий взгляд принадлежит его отцу.

До последнего вздоха Эрик будет жалеть, что пропустил первые месяцы жизни своего сына. Малыш спал в кроватке, в глубине квартиры, а Эрик сжимал в объятиях свою прекрасную любовницу — Софи, которая ничего от него не требовала. Стоило ребенку заплакать — и Эрик сбегал к Хисако, в мир без детей.

— Ваш сын — прирожденный наездник, мсье!

— Это не мой отец, это Эрик! — на ходу поправляет Тео.

— О, простите, я подумал…

— Ничего страшного. Я люблю его, как сына.

— Он такой чувствительный! — хихикает мальчик.

А потом наступил день, когда он наконец осмелился открыть дверь детской. Малыш доверчиво улыбнулся ему во весь свой беззубый рот, и Эрик подошел к кроватке. Он молчал, потому что даже имени сына не знал. Потом коснулся пальцем маленьких ручек и с трудом удержался, чтобы не расцеловать пухлые ножки. Эрик влюбился… по недосмотру, но с первого взгляда и навечно.

Софи повела себя умно и деликатно, победу не торжествовала и этим удержала Эрика при себе. Со временем желание в нем угасло, но деться от Софи он никуда не мог — она была хорошей матерью маленькому мальчику, о котором он сам не мог заботиться, как подобает отцу.

— У него хорошо получается, правда?

На лице Софи сияет горделивая материнская улыбка. «Мы похожи на всех самодовольных родителей сразу, — думает Эрик, — на охладевших любовников, живущих вместе только ради ребенка». Тайная связь не защищает от банальности.

Тео перешел на галоп. Тренер велит ему снова пустить лошадь рысью, но она закусила удила.

— Тео! — отчаянно кричит Софи. Мальчик падает, тренер хватает лошадь под уздцы и отводит в сторону. Рыдающая Софи опускается на колени, обнимает сына. Эрик застыл как изваяние, он словно заледенел изнутри. Не от страха — Тео цел и невредим, все дело в первой пришедшей в голову мысли. «Наконец-то свободен от двойной жизни!» — вот что он сказал себе, глядя на лежащего на земле сына. Эрик негодует — на себя, ведь подлую мыслишку выдал его собственный мозг.

Тео, Софи, бесконечное вранье… С каждым годом он все глубже погружается в эту лаву. Почему его любовь к прекрасному мальчику запачкана уродливым предательством? Хисако! Эрик думает о ней, пока Софи утешает сына. Нужно во всем признаться Хисако, поплакать в ее объятиях, и она утешит его, как Софи утешает Тео.

Глаза Эрика увлажняются. Хисако ему не простит. В вопросах чести и честности она бывает несгибаемой. Какими словами рассказать о том, что потеря памяти и рассеянность, которые так ее пугали, были подлым обманом, что он десять лет играл краплеными картами? Хисако — чистая любящая душа. А он — чудовище. Предатель. Плаксивый ублюдок.

— Не расстраивайтесь, мсье, — говорит тренер. — С мальчиком все в порядке. Смотрите, он снова в седле!

К Эрику подходит улыбающаяся Софи, кладет голову ему на плечо… виснет на нем мертвым грузом.

— Мне нравится, что ты плачешь из-за нашего сына!

Из-за ребенка, зачатого на родине Хисако, — Хисако, никогда не носившей под сердцем младенца, женщины с вечной печалью в черных глазах.

Чему ты улыбаешься, Софи? Ведь наше счастье построено на обломках чужой души.

Она спросит себя, почему я больше не играю для мсье Даниеля. Подумает, что ее дочь — лентяйка. Я не могу объяснить ей, что происходит.

Я нашла плохое решение и вынуждена лгать Эрику. Я никогда не говорила ему о деньгах, но это была ложь по умолчанию. Узнай Эрик о переводах, ничего бы не случилось, мы ведь никогда не говорим о деньгах, каждый волен пользоваться общим счетом как ему угодно.

А вот «частные» концерты вынуждают меня тайком работать над партитурами и всякий раз придумывать оправдание для своих отлучек. Мне кажется, что я предаю мужа, что его состояние ухудшается по моей вине. У Эрика проблемы с восприятием реальности, и я не могу себе позволить сомневаться. Нужно быть прямой и честной, чтобы Эрик мог на меня опереться.

Я запуталась. Ищу себе оправдания. Концерты вовсе не были мне в тягость — я радовалась, потому что снова могла остаться один на один с роялем! Все равно что валяться в свое удовольствие поперек двуспальной кровати, только во сто крат лучше. Если бы я осмелилась, предложила бы мсье Даниелю играть для него чаще.

Хисако убирает недописанное письмо в ящик. В этом месяце она пошлет деньги, а там будет видно. Эрик ушел. Она надеется, что он снова задержится, дав ей время подумать над разъедающей душу ложью.

Она не подумала ничего плохого, когда он предложил проводить ее пешком до дома. Мсье Даниель прекрасно воспитан, он женат, у него две дочери. Великан с лицом ребенка. Обезоруживающе безобидный облик.

Подбитые гвоздиками ботинки мсье Даниеля издавали при ходьбе мерный перестук, не давая Хисако сосредоточиться на том, что он говорил. Впрочем, разговор был ни о чем: «Дивное бабье лето… И Монмартр чудо как хорош…» Человек облекал в слова ощущение безмятежного блаженства.

— Обожаю бродить по улицам, а вот моя жена терпеть не может ходить пешком. И я не настаиваю. Вы не согласитесь изредка составлять мне компанию, Хисако?

— Но… вашей жене наверняка не понравится, если вы станете прогуливаться с другой женщиной.

— Она ничего не узнает! И даже если бы узнала… Я не обязан перед ней отчитываться! Вы шокированы?

— Нет.

— Я вижу, что шокированы. Считаете меня изменником?

— Я ничего не считаю. Меня это не касается.

— Знаете, Хисако, у меня есть очень простая теория насчет неверности. Женясь на Аннабель, я взял на себя обязательство жить с ней, воспитывать вместе детей и никогда не нарушу своего обещания. Но моя жизнь и мои чувства принадлежат мне одному.

Они поднимались по лестнице к Сакре-Кёр. Хисако с трудом приноравливалась к широкому шагу мсье Даниеля. Он то и дело галантно прикасался к локтю маленькой японки, как будто хотел помочь.

Хисако удивилась себе: теория собеседника показалась ей разумной.

А что, если Эрик… Нет, только не он. Она все знает об Эрике, они всегда вместе и ничего друг от друга не скрывают. Но она ведь сумела дать без его ведома три концерта, годами посылала матери деньги, не оповещая его, а теперь вот прогуливается с посторонним мужчиной.

— Вся проблема, — продолжил мсье Даниель, — в женской психологии. Женщина думает: «Я отдалась ему и буду владеть им». Как будто мы, мужчины, не отдаемся, вступая в брак! У меня есть предложение. Давайте поцелуемся — здесь и сейчас — безо всяких обязательств. Что скажете?