– Я хочу рассказать тебе историю. Это настоящая романтическая история.
Ллойд положил голову ей на колени.
– Рассказывай.
– Хорошо. Жила была тихая, увлекающаяся чтением девочка. Она хорошо училась и писала стихи. Она не верила в Бога, в своих родителей, в других девочек, ходивших за ней по пятам. Но изо всех сил старалась поверить в себя. Поначалу это было не так уж и трудно. Но время шло, последовательницы бросили ее, и она осталась одна. Но был на свете человек, который любил ее. Какой-то нежный, любящий мужчина посылал ей цветы. В первый раз он прислал вместе с цветами стихи без подписи. Очень печальное стихотворение. Во второй раз пришли только цветы. Много лет безымянный возлюбленный посылал ей букеты. Больше восемнадцати. И каждый раз они приходили, когда одинокая девочка больше всего в них нуждалась. Девочка выросла, стала женщиной, стала хорошим поэтом, хотя дневники удавались ей лучше, и все эти годы хранила под стеклом засушенные цветы. Она много думала о своем тайном поклоннике, но ни разу не попыталась узнать, кто он такой. Она принимала близко к сердцу его анонимные дары и решила, что ответит ему взаимностью: не опубликует свои дневники при жизни. Так она и жила: писала стихи, вела дневник и слушала музыку. После такой истории хочется поверить в Бога, правда, Ллойд?
Ллойд поднял голову с уютного твидового ложа и покачал ею, чтобы лучше сосредоточиться на печальной истории. Потом поднялся на ноги и помог подняться Кэтлин.
– Мне кажется, твой безымянный возлюбленный тоже боец, но только очень странный, – сказал он. – И еще мне кажется, он хочет завладеть тобой, а не вдохновлять тебя. По-моему, он не знает, какая ты сильная. Идем, я отвезу тебя домой.
Они стояли обнявшись в дверях книжного магазина, служившего Кэтлин домом. Когда она подняла голову, Ллойд решил, что надо ее поцеловать. Но Кэтлин мягко оттолкнула его:
– Нет, не сейчас. Прошу тебя, давай не будем спешить, Ллойд.
– Ладно.
– Просто все случилось неожиданно. Ты такой особенный, на других не похожий… Это просто…
– Ты тоже особенная.
– Знаю, но я понятия не имею, кто ты такой, что собой представляешь, где и как живешь. Мне нужны подробности. Мелочи, понимаешь? Ты понимаешь?
Ллойд задумался над ее словами.
– Думаю, да. Слушай, хочешь завтра пойти на званый ужин? Полицейские со своими женами. Тебе, наверно, будет скучно, зато познавательно.
Кэтлин улыбнулась. Его предложение означало полную капитуляцию. Он сам готов был поскучать, лишь бы доставить ей удовольствие.
– Да. Приезжай к семи.
Она отступила в затемненную гостиную и закрыла за собой дверь. Услышав удаляющиеся шаги Ллойда, Кэтлин включила свет и достала дневник. В уме шевелились разные глубокомысленные изречения.
– К черту, – пробормотала она и записала:
Он способен измениться, стать другим. Я буду его музыкой.
Ллойд поехал домой. Остановил «матадор» на подъездной дорожке и обнаружил, что машины Дженис на месте нет, а весь дом ярко светится огнями. Он отпер дверь и вошел. Записка сразу бросилась ему в глаза.
Дорогой Ллойд!
Это прощание, во всяком случае, на время. Мы с девочками в Сан-Франциско, остановимся у одного из друзей Джорджа. Так будет лучше, я уверена, потому что мы с тобой уже очень давно перестали понимать друг друга, у нас совершенно разные ценности. Твое обращение с девочками стало последней каплей. Почти с самого начала, с тех пор как мы поженились, я знала, что ты страдаешь каким-то скрытым патологическим отклонением, хотя умело его скрывал. Но я не позволю тебе заражать своей патологией девочек. Я этого не потерплю. Твои истории разрушительны, как раковое заболевание. Они не должны затронуть Энн, Кэролайн и Пенни. Кстати, о девочках. Я собираюсь записать их в школу Монтессори[32] в Сан-Франциско. Они будут звонить тебе не реже раза в неделю, я за этим прослежу. Приятель Джорджа Роб позаботится о магазине в мое отсутствие. Дай мне несколько месяцев – я решу, нужен ли мне развод. Я тебя очень люблю, но жить с тобой не могу. Не скажу тебе, где мы живем в Сан-Франциско, пока не удостоверюсь, что ты успокоился и не предпримешь чего-нибудь необдуманного. Когда устроюсь, позвоню. А пока будь здоров и ни о чем не беспокойся.
Дженис.
Ллойд положил записку на стол и прошелся по опустевшему дому. Все женские вещи отсутствовали. В комнатах девочек было пусто, в спальне, которую он делил с Дженис, остались только принадлежащие ему вещи, включая темно-синий кашемировый плед, сплетенный Пенни на его тридцать седьмой день рождения.
Ллойд набросил плед на плечи и вышел из дома. Он запрокинул голову к небу в надежде на разрушительный грозовой ураган. Когда до него дошло, что громы и молнии не подчиняются его воле, он рухнул на колени и зарыдал.
Глава 10
Увидев, что металлическая коробка пуста, поэт пронзительно закричал. Раковые клетки материализовались ниоткуда, они сыпались на него с неба, впивались в глаза, валили на холодный асфальт. Он обхватил руками голову и свернулся, как эмбрион, прячась от крошечных канцерогенов, готовых вгрызться ему в горло, и начал раскачиваться взад-вперед, пока все ощущения не притупились. Тело затекло, потом онемело. Почувствовав удушье, он выдохнул, и перед глазами вновь возникла знакомая Ларрэби-авеню. В воздухе не было раковых клеток. Его прекрасного магнитофона тоже не было, но офицер Свинья все еще спал в своей квартире, и раннее утро на Ларрэби-авеню было спокойным. Никаких полицейских машин и других подозрительных автомобилей, никаких фигур в плащах, прикрывающихся газетой. Он сменил пленку двое суток назад, значит, магнитофон скорее всего обнаружили, когда катушки были еще пусты или шла запись, или имелся минимум записанного материала. Если бы ему так безумно не хотелось себя потрогать, он не стал бы рисковать и забирать пленку так рано, но ему нужен был стимул офицера Свиньи и его прихвостня. Они занимались этим на диване. Тем самым, о чем Джулия писала в своей греховной рукопи…
Он не смог закончить мысль, она была слишком постыдной.
Поэт поднялся на ноги и огляделся по сторонам. Никто его не видел. Он укусил себя за руку. Показалась кровь – красная, здоровая на вид. Он открыл рот, собираясь заговорить. Ему хотелось проверить, не разъели ли раковые клетки его голосовые связки. Изо рта вырвались слова: «Все в порядке». Он повторил эту фразу несколько раз, с новым, все более трепетным выражением. Наконец выкрикнул ее во весь голос и побежал к своей машине.
Полчаса спустя он забрался на крышу книжного магазина, держа в кармане ветровки автоматический пистолет тридцать второго калибра с глушителем, и с улыбкой убедился, что его «Санио-6000» все еще спрятан под несколькими слоями теплоизоляции какой-то трубы, замазанными сверху варом. Он выхватил две записанные катушки из отсека хранения. Порядок. Порядок. Порядок. Порядок. Он без конца повторял это слово, твердил как заклинание по дороге домой, шептал, насаживая первую катушку на шпиндель старого магнитофона у себя в гостиной. И сел слушать, переводя взгляд с розовых ветвей на фотографии, прикрепленные к стене.
Вот щелчок: это включился свет на крыльце, и вместе с ним включилась запись. Его первая возлюбленная что-то тихо пробормотала. Он не расслышал. Потом наступила глубокая тишина. Он улыбнулся и потрогал свои бедра. Она что-то писала.
Тишина затягивалась. Прошел час. Два. Три. Четыре. Потом послышался зевок. Опять щелкнул выключатель.
Он встал, потянулся и сменил катушку. Опять включился свет на крыльце. Его любимая пунктуальна – 6.55. Точна, как часы.
Он сел, не зная, что предпринять: то ли помочь себе взорваться, пока на пленке слышны ее шаги, то ли подождать. Вдруг его возлюбленная заговорит вслух сама с собой? Потом прозвенел дверной звонок. Ее голос: «Привет, сержант». Звук шагов. Опять ее голос: «Я обзвонила всех, кого могла. Больше дюжины книготорговцев. Ничего. Никто из моих друзей не видел человека, подходящего под твое описание. Ситуация была гротесковая. Я пыталась помочь полиции задержать ненормального убийцу женщин, а меня поминутно отвлекали женщины. Им хотелось…»
