- Да, да, - закивал головой старейший из преподавателей (ему было шестьдесят восемь лет, так что шестидесятилетний декан был рядом с ним просто мальчишка). - Скажите, брат, а какого вы мнения вообще о молодом Гентри? Как о будущем пастыре? Я знаю, что, до того как попасть сюда, вы достойно послужили на кафедре, да и я сам, прямо скажу, тоже… Ну, а если бы вам теперь было лет двадцать - двадцать пять, пошли бы вы все-таки в священники, если бы знали, куда повернет история?

- Да что вы, брат! - огорчился декан. - Конечно! Что за вопрос! Что сталось бы со всей нашей работой в Тервиллингере, с нашей главной идеей: противодействовать язычеству, что насаждается в крупных университетах?… Чего бы все это стоило, если бы священнослужение не было самым высоким идеалом!…

- Да, знаю, знаю… Просто иной раз приходит в голову… Все эти новые профессии… медицина, реклама. Мир идет вперед гигантскими шагами! Попомните мои слова - лет через сорок, году так в сорок третьем, люди будут летать по воздуху в машинах со скоростью миль эдак сто в час!

- Дорогой друг, если бы богу угодно было, чтобы люди летали, он дал бы нам крылья.

- Но в писании есть пророчества…

- Там говорится об иных полетах - в чисто духовном, символическом смысле. Нет, нет! Никогда не следует искажать ясную мудрость библии. Я мог бы привести вам сотни цитат, которые неоспоримо доказывают, что до того дня, пока мы не восстанем из мертвых и не вознесемся к нему, господь повелел нам пребывать здесь, на земле.

- Гм-м… Возможно… Ну, вот и мой дом. Спокойной ночи, брат.

Декан вошел в свой дом - маленький, приземистый домишко.

- Ну, как сошло? - спросила его жена.

- Великолепно! Молодой Гентри, несомненно, услышал Глас Божий. Он как-то сразу преобразился, возвысился духом. Это вообще незаурядная личность, что-то в нем есть… только вот…

Раздраженно крякнув, декан уселся в плетеную качалку, скинул башмаки, ворча, нащупал шлепанцы…

- Только никак я не могу почувствовать к нему симпатию - не нравится, да и только! Скажи-ка, Эмма: если бы мне сейчас было столько же, сколько ему - ты как думаешь, пошел бы я в священники? Зная наперед, как все повернется в мире?

- Что это ты такое говоришь, Генри? С чего бы это ты вдруг? Конечно - да! А иначе чего стоит тогда вся наша жизнь? Ради чего мы тогда себе в стольком отказывали, и вообще?…

- Да, да, знаю. Так, иногда подумается… А от чего мы, если разобраться, отказались? Знаешь, и проповеднику иногда не мешает посмотреть правде в глаза!… В конце концов, те два года, что я торговал коврами - ну, до того, как пошел в семинарию, - дела шли неважно. Может быть, так и зарабатывал бы не больше, чем теперь. Но если бы я мог… Представь себе, что я мог бы стать крупным химиком! Нет, это я только так рассуждаю - отвлеченно… Как бы психологическая задача… Разве это не лучше в тысячу раз, чем из года в год заниматься со студентами все одними и теми же опостылевшими вопросами, да еще всегда делать вид, что это и для тебя самого, понимаешь, чуть ли не откровение? Или из года в год торчать на кафедре и знать, что через пять минут ни один из прихожан уже не будет помнить, о чем ты говорил.

- Не пойму, Генри, что это за муха тебя укусила. Ты лучше бы сам помолился немного, чем нападать на бедного мальчика. Ни ты, ни я нигде не смогли бы быть счастливы, кроме как при баптистской церкви или в настоящем истинно-баптистском колледже.

Жена декана чинила старые полотенца. Брови ее были озабоченно сдвинутые, губы беззвучно шевелились. Покончив с работой, она поднялась на второй этаж, чтобы пожелать спокойной ночи своим родителям. Старики поселились у нее с тех пор, как отец - сельский священник - в семьдесят пять лет ушел на покой. До Гражданской войны он был миссионером в штате Миссури.

По-прежнему хмурясь, жена декана вошла в комнату родителей и крикнула в самое ухо отцу (старик был туговат на ухо):

- Пора спать, папа! И теба, мама, тоже!

Старички, сидевшие по обе стороны ледяной батареи, уже клевали носами.

- Ладно, Эмми, - пискнул отец.

- Скажи, папа… Мне пришло в голову… Скажи вот что: если б ты сейчас был молод, ты пошел бы в священники?

- Разумеется! Что за мысль! Самое славное поприще для молодого человека! Какие могут быть сомнения? Спокойной ночи, Эмми!

Однако его престарелая супруга, снимая с охами и вздохами свой корсет, пожаловалась:

- Не уверена, что ты пошел бы в священники, во всяком случае, если б твоей женой была опять я - кстати, это еще неизвестно во второй-то раз… - И если б я тоже вставила словечко…

- Да: уж что-что, а это-то вполне известно! И не говори глупостей! Конечно, стал бы!

- Не знаю… Пятьдесят лет - сыта по горло! И каждый раз готова была лопнуть от злости, когда, бывало, явятся наши приходские жены да начнут совать носы куда не надо да хаять каждую салфеточку на спинке стула… А уж если когда наденешь мало-мальски приличную шляпку или шаль - готово: пошли чесать языки! "Жене священника не пристало носить такие вещи". Ах, провались они! А я-то как раз всегда любила шляпки хорошенькие, яркие! Знаешь, сколько я передумала обо всем об этом! Вот ты, например, всегда был прекрасным проповедником, ничего не скажешь, но я тебе сколько раз говорила…

- Да, что правда, то правда, говорить ты горазда!

- …сколько раз говорила: почему так получается - когда ты стоишь на кафедре, то все знаешь, рассуждаешь про возвышенные предметы, про таинства, а когда приходишь домой, ничего не знаешь и ничего не умеешь! Даже молоток не можешь найти, или хотя бы испечь каравай хлеба, или расходы подсчитать так, чтобы хоть раз правильно сошлось, или найти Обераммергау [31] на карте Австрии!

- Германии, женщина! Я спать хочу, не мешай!

- Столько лет притворяться, что мы такие замечательные, когда мы самые что ни на есть обыкновенные люди. Неужели ты не рад, что хоть теперь стал человеком, как все?

- Может быть, так оно и спокойней. Но это еще не значит, что я снова не поступил бы точно так же. - Старик задумался и долго молчал.

- Да, скорей всего, я избрал бы тот же путь. Так или иначе, у молодых людей не следует отбивать охоту к посвящению в духовный сан. Должен же кто-то проповедовать слово божье?

- Да, наверное… Ох-хо-хо! Пятьдесят лет прожить женою священника! Если бы я хоть по-прежнему верила в непорочное зачатие! Нет, уж - только не начинай объяснять! Ты уже тысячу раз объяснял! Я знаю, что это правда, раз так сказано в библии. Если бы еще я могла поверить в это! Но… И почему только ты не попробовал заняться политикой! Вот бы славно! Если бы я хоть раз - один разок побывала в доме сенатора на банкете или там, я уж не знаю на чем, в ярко-красном платье, в золотых туфельках! А уж потом - пожалуйста: влезла бы в черную шерстянку, скребла полы, слушала бы, как ты репетируешь свои проповеди в конюшне перед нашей старой кобылой… Сколько же это лет, как она пала? Пожалуй… да, верно, лет двадцать семь будет…

И почему религия непременно требует, чтобы ты верил в такое, что никак не сообразно с жизнью? Ах, да не заводи ты мне опять эту старую песню: "Я верую, ибо это невероятно!" Верую, ибо невероятно! Фу! Такое только от попа и услышишь! Ох-хо-хо… Только на то и надеешься, что умрешь, пока еще не успеешь потерять веру. Но, по правде сказать, чем я старше, тем мне меньше нравятся все эти проповедники, что болтают про ад, которого сами никогда в глаза не видали.

Двадцать семь лет! А ведь сколько лет она у нас прожила! Ох, и лягалась же, помнится… Как тогда опрокинула двуколку…

Старички заснули.