Когда Элмер вошел в гостиную, все они стояли на коленях, положив руки на сиденья стульев, склонив головы, и хором молились вслух. Они уставились на него так, как старушки разглядывают невесту, и ему сразу же захотелось удрать. Потом ректор схватил его за руку и заставил тоже опуститься на колени. Страдая, умирая от стыда, Элмер стоял и ломал себе голову: о чем же, черт побери, надо в конце концов молиться…
Присутствующие один за другим обращались к богу с указаниями по поводу того, как ему следует вести себя с "братом нашим, столь пламенно и искренне ищущим истины".
- А теперь, брат Элмер, - проскрипел ректор, - возвысьте и вы свой голос в молитве. Излейте всю душу, не смущайтесь. Помните, что мы с вами, что мы любим вас и хотим вам помочь.
Все столпились вокруг него. Ректор обнял его за плечо своею старческой, жесткой рукой. На ощупь рука была похожа на сухую кость, а от самого ректора разило керосином. С другой стороны к Элмеру всем телом привалился Эдди. Подползали еще какие-то люди, ободряюще похлопывали по спине. В комнате было страшно жарко, а тут еще все так плотно сгрудились вокруг! У него было такое чувство, словно его связали по рукам и ногам в больничной палате. Он поднял глаза и увидел длинное, бритое лицо и тонкие, плотно сжатые губы священника… Отныне это будет его собрат и его соперник…
Холодок ужаса пробежал по его спине. Он все же попробовал молиться.
- О, боже милосердный, помоги мне… помоги… - жалобно начал он.
Внезапно его осенила блестящая мысль. Он вскочил на ноги.
- Послушайте! - закричал он. - По-моему, я уже начинаю чувствовать присутствие святого духа! Может, мне лучше пойти пройтись, помолиться наедине с собой, а? А вы тут пока тоже бы помолились за меня.
- Мне кажется, не следует… - начал было ректор, но самый престарелый из преподавателей поддержал Элмера:
- Возможно, это господне знамение! Не подобает противиться воле божьей, брат Кворлс.
- Да-да, конечно, - согласился ректор. - Идите же прогуляйтесь, брат Элмер, и молитесь усердно, а мы останемся здесь и будем осаждать престол всевышнего молитвами о вас.
Элмер, спотыкаясь, выбрался на свежий воздух. Что бы ни случилось, он ни за что не вернется! Какие у них руки! Мягкие, цепкие, влажные - фу, гадость! У него мелькнула мысль, что неплохо бы поспеть на последний поезд в Кейто и напиться до бесчувствия. Нет, нельзя! До выпуска всего месяц, еще лишат диплома, и будет он не настоящим, первоклассным юристом с дипломом колледжа, а так, заштатным адвокатишкой.
- А-а, ну и черт с ним, с дипломом! Что угодно, только не идти снова туда - к этим липким, осторожным рукам, к этому старческому дыханию у тебя над ухом…
Надо остановить кого-нибудь, послать к ректору передать, что он заболел - и в постель! И точка! Не нужно ему никакого Гласа Божия, доставайся он кому угодно. И в священники не придется идти.
Да, но уж тогда не стоять ему перед тысячной аудиторией, не потрясать сердца речами о священной любви, о звезде утренней и вечерней… Эх, только бы как-нибудь перемучиться три годика в богословской семинарии, заполучить теплое местечко!… Пусть тогда какой-нибудь Эдди Фислингер попробует сунуться к нему в кабинет и дышать ему в затылок! Тогда-то он его вышвырнет вон, как собаку! Элмер очнулся и увидел, что стоит, прислонившись к дереву, обламывая молодые веточки, а напротив, под уличным фонарем, стоит Джим Леффертс.
- Что-то ты, брат, Сорви-Голова, неважно выглядишь, - сказал Джим.
Элмер попытался принять вид, полный достоинства, но не выдержал:
- Ох, да, плохо мое дело! И зачем я только сунулся к этим святошам!…
- Что они над тобой вытворяют? А впрочем, ладно, можешь не рассказывать. Выпить тебе надо, вот что.
- Еще как надо!
- У меня дома есть кварта отличного кукурузного виски: раздобыл у местного самогонщика. Моя комната как раз в этом корпусе. Пошли!
За первой рюмкой Элмер притих. Он еще не пришел в себя после того, что случилось, и инстинктивно тянулся к Джиму - единственному, кто мог увести его от всех этих ужасов.
Однако он уже отвык от спиртного; он быстро пьянел. Еще не допив второй рюмки, он уже стал похваляться своими успехами в церковном красноречии и снисходительно сообщил Джиму, что никогда еще в стенах Тервиллингер-колледжа не появлялся столь многообещающий оратор и что в эту самую минуту за него молятся, его ждут сам ректор и преподаватели - в полном составе!
- Только, - в голосе его снова прозвучали виноватые нотки, - может, по-твоему, мне лучше к ним не возвращаться, а?…
Джим стоял у открытого окна.
- Да нет, - медленно произнес он, - теперь я вижу… Лучше ты возвращайся. У меня есть мятные лепешки. Пососи немножко - отобьет запах. Ну, прощай, Сорви-Голова!
Он сумел убедить даже самого Джима!
- О-о! Да он - владыка мира! Только чуточку, самую малость, под хмельком…
Он вышел на улицу счастливый и гордый. Какая красота вокруг! Какие высокие деревья! Что за прекрасная витрина у этого аптекарского магазина и как чудесно поблескивают глянцевые обложки разложенных на ней журналов! Далекие звуки рояля, волшебно! Какие очаровательные девушки, эти студентки-однокурсницы! А студенты - красота, а не ребята! Молодцы! Он был доволен всем и всеми. Ну, а сам-то он разве плох? Парень - что надо! Куда девались вся его злость и желчность? От них и следа не осталось! Как ласково он обошелся с Джимом Леффертсом, этим несчастным, одиноким грешником!… Другие могут махнуть на него рукой и отвернуться; он, Элмер, никогда!
Бедняга Джим! Какая у него жуткая комнатушка - тесная, узкая, койка не застлана… на стопке книг валяются ботинки, трубка, вырезанная из кукурузного початка… Ах, бедненький! Надо будет его простить. Надо будет зайти к нему как-нибудь и убрать комнату. (Нельзя сказать, чтобы в былые времена Элмер хотя бы раз наводил порядок в комнате.)
Ах, какая дивная весенняя ночь! Какие они, в общем-то, славные ребята - и сам ректор да и другие тоже - не пожалели потратить целый вечер, чтобы только помолиться за него!
И почему это ему так хорошо? А-а, ясно! Он услышал Глас Божий! Господь все-таки явился ему - правда, не материально, а это… спиртуозно… нет, спиритуально - вот как! Наконец-то! Теперь - вперед, и мир будет у наших ног!…
Он вихрем ворвался в дом ректора и, выпрямившись во весь рост в дверях (остальные, замерев на коленях, воззрились на него снизу вверх), гаркнул:
- Снизошло! Точно - по всему чувствую! Господь открыл мне глаза, и я прозрел! Я вижу теперь, как здорово устроен наш мир! Знаете, вот прямо как слышу его голос: "Разве, - говорит, - ты не хочешь возлюбить ближних и помочь им обрести счастье? Неужели ты хочешь остаться черствым себялюбцем или ты стремишься… это… помочь людям?"
Он остановился. Его слушали молча, с интересом, изредка одобрительно вздыхая: "Аминь…"
- Честное слово, потрясающе! Понимаете - вдруг, сам не знаю почему, чувствую, что стал намного лучше, совсем не такой, как вышел отсюда. По-моему, определенно - Глас Господень! А по-вашему как, господин ректор?
- О, я уверен! - воскликнул ректор, торопливо вставая и потирая колени. - Теперь, я чувствую, с нашим братом все обстоит благополучно. Настал священный миг - он услышал Глас Господень и пред лицом всевышнего вступает на благороднейшее поприще служения богу. Вы со мною согласны? - добавил он, обращаясь к декану.
- Восславим господа, - отозвался декан и посмотрел на часы.
III
По дороге домой - они возвращались вдвоем - старейший из педагогов сказал декану:
- Да, это была поистине радостная и торжественная минута… И вместе с тем - э-э… гм… - несколько неожиданная. Никак не думал, что молодой Гентри удовольствуется тихими радостями пути праведного. Кстати, э-э… почему это от него так пахло мятой?
- Наверное, зашел по пути в аптекарский магазин, выпил чего-нибудь прохладительного. Не знаю, как вы, брат, а я что-то не слишком одобряю эти прохладительные напитки. Вещь, конечно, сама по себе вполне невинная, но все же это приводит к неразборчивости. Ну как может человек, который пьет имбирное пиво - как он может до конца прочувствовать, какая скверна - пиво настоящее?
