Преподобный Элмер Гентри глубоко перевел дух, спокойно закрыл книгу и возопил:

- О-ох, да заткнись ты!…

С тех пор он больше никогда не брался за философов более сложных, чем Уоллес Д. Уотлс [157] или Эдвард Бок [158].

Элмер не пренебрегал своими, не слишком обременительными обязанностями. Он ходил удить рыбу, чем снискал себе расположение мужской половины населения Банджо-Кроссинга. Он завел себе собаку - тоже разумный и вполне мужской поступок, и хотя во время прогулок за городом ему случалось давать собачке пинка, на людях он всегда бурно выражал свое расположение к. ней Время от времени он ездил в Спарту, чтобы купить книги, сходить в кино, украдкой заглянуть в театр. И хотя его прельщали развлечения другого сорта еще менее поощряемые методистской церковью, он, право же, честно старался устоять.

С помощью энтузиазма и наглости он собрал средства на погашение почти всего церковного долга и повел агитацию за приобретение нового ковра. Рискуя навлечь на себя немилость, он пригласил как-то в воскресенье вечером в церковь музыканта для исполнения соло на корнете. Он стойко воздерживался от ухаживания за четырнадцатилетней дочерью своей квартирной хозяйки - лишь раза два поцеловал ее, и то шутя. Короче говоря, он неустанно творил добро и являл собою образец пасторского благочестия.

Однако все сокровенные помыслы его были сосредоточены отныне на Клео Бенем.

С женщинами Элмер всегда был, по собственному выражению, "малый не промах", но сейчас его духовный сан, с одной стороны, а с другой - то восторженное любопытство, с которым сплетники следят за священником, когда он ухаживает за дамой, делали его осмотрительным. В отличие от городских франтов он не мог разгуливать с Клео вдоль полотна железной дороги или вдоль речки Банджо, по прибрежным лугам в тени ив. Он так и слышал карканье десяти тысяч методистских старейшин: "Избегай даже тени греха…"

Он знал, что она влюблена в него, влюблена с тех самых пор, как увидела его впервые - благочестивого и вместе с тем мужественного вождя, стоящего у кафедры в последних лучах летнего дня. Он был уверен, что она сдастся ему, как только он потребует. Он был уверен и в том, что она обладает всеми качествами, какие только можно пожелать. И все же…

Она как-то не волновала его. То ли это в нем говорил страх перед женитьбой, степенной жизнью, необходимостью соблюдать супружескую верность… То ли в самой Клео еще не проснулась женщина и ее нужно было разбудить? А как тут разбудишь, если под боком все время торчит ее папаша!

Когда бы он ни зашел к Клео, старый Бенем непременно сидел гут же, в гостиной. Он был - конечно, в свободные от дел часы - большим любителем потолковать о религии. Как раз в тот момент, когда Элмер под прикрытием фортепьяно готовился пожать руку Клео, к ним вразвалочку подходил Бенем и гнусавил:

- Как, по-вашему, брат, что спасает человека: вера или добрые дела?

И Элмер объяснял, мысленно добавляя: "Уж ты-то, старый мошенник, тоже туда же! Тебе с твоей лавкой, где ты творишь разбой на большой дороге, конечно, надо норовить попасть на небо за веру, потому что за дела ты никогда туда не пролезешь!"

А когда Элмер пытался юркнуть вслед за Клео на кухню, чтобы помочь готовить лимонад, Бенем снова останавливал его вопросом:

- Что вы думаете насчет доктрины Джона Везли о совершенствовании?

- Очень здравая доктрина и вполне доказанная, - изрекал Элмер, понятия не имея о том, что означает эта чертова доктрина.

Возможно, что постоянное присутствие стариков Бенемов, мешающее более близкому знакомству с Клео, и не давало Элмеру понять, отчего ему все-таки не очень хочется обнять ее. Он объяснял это непривычное отсутствие любовного пыла своею добродетелью, все более проникаясь уверенностью в том, что он и в самом деле коренным образом переменился и достиг совершенства, а потом шел домой и торчал на кухне, шутливо, но с пасторским достоинством болтая с малюткой Джейн Кларк.

Даже оставаясь с Клео наедине в ее шикарном автомобиле, когда она возила его по соседним фермам, где он должен был побывать с пасторским визитом, и он настойчиво твердил себе о том, что она красива, даже тогда он не мог держаться с нею естественно.

Как-то вечером в конце ноября он зашел к Бенемам. Родителей Клео не было дома, они ушли на собрание Общества Восточной звезды. Вид у Клео был пасмурный, глаза заплаканы.

- В чем дело, сестра Клео? - благосклонно пропел он, когда они стояли в дверях гостиной. - У вас что-то грустный вид!

- Нет, это так, ничего…

- Ну-ну, расскажите же мне! Смелее! Я помолюсь за вас или вздую кого следует, только прикажите!…

- Как можно так шутить над… А впрочем, все это пустое…

Она потупилась. Элмер почувствовал себя полным веселой энергии, властным, сильным - восхитительно было ощущать, насколько он сильнее ее. Он приподнял указательным пальцем ее подбородок и требовательно произнес:

- Ну-ка, взгляните на меня!

В ее широко открытых глазах он прочел такое стыдливое, такое бесстыдное томление по нем, что был тронут. Он невольно обвил ее стан рукой, а она уронила голову ему на плечо, заливаясь слезами. Вся ее гордость покинула ее. Он пришел в такой восторг от сознания собственной власти над нею, что принял его за страсть, и вот он уже целовал Клео, ощущая нежность ее бледной кожи, самодовольно отмечая, как покорно она льнет к нему. Внезапно у него вырвалось:

- Я вас ужасно люблю. Я полюбил вас с той самой секунды, когда увидел в первый раз!…

И когда она сидела у него на коленях, приникнув к нему, не сопротивляясь, он уже не сомневался, что она очень красива и желанна.

Вернулись Бенемы. Миссис Бенем, узнав о помолвке, разразилась счастливыми слезами, мистер Бенем, сердечно хлопая Элмера по спине, отпускал шуточки:

- Ну что ты скажешь, теперь у меня в семье будет настоящий живой священник! Пожалуй, придется стать до того честным, что и торговлишка-то вся прогорит!

На свадьбу в январе приехала из Канзаса его мать. Ее счастье при виде сына на церковной кафедре, при виде красоты и душевной чистоты Клео, а также при виде богатства ее отца, было так велико, что она забыла долгую и мучительную скорбь, в которую Элмер поверг ее своими многочисленными изменами ее богу и своим переходом из священного лона баптизма в ненадежную, чуть ли не безбожную в своем либерализме веру методистов.

Присутствие матери, радость Клео, взволнованной, разрумянившейся, материнская ласка и радушие миссис Бенем, которая самозабвенно жарила, варила и пекла, щедрость мистера Бенема, который вызвал его на заднее крыльцо и вручил чек на пять тысяч долларов, - все это вызвало у Элмера ощущение, что он теперь имеет семью, пустил корни, устроился основательно, надежно.

К свадьбе были приготовлены горы слоеных кокосовых тортов, сотни ветвей флердоранжа, розы из настоящего цветочного магазина в Спарте, бочка безусловно безалкогольного пунша и красивое, но скромное белье для Клео, а в семейном альбоме появились новые фотографии. Это было грандиозно, и все же Элмер был несколько огорчен, что ему некого пригласить шафером: со времен Джима Леффертса у него не было ни одного друга.

Он пригласил Рея Фоссита, маслодела из молочной и хориста церковного хора, и вся деревня была польщена, что сотням своим задушевных друзей - там, в огромном мире, - Элмер предпочел местного паренька.