Зажигалку я махнул на банку китайской тушонки и буханку хлеба. Затем задумчиво постоял возле небритого мужика в заскорузлой робе, торгующего ржавой пухлой воблой. Вспомнились золотые деньки, когда чуть ли не на каждом углу можно было попить бочкового пива.

Превратно истолковав мою задумчивость, мужик приосанился и заорал:

— А кому воблу! Воблу вяленую! По дешевке! Налетай! Поллимона штука!

Он схватил одну воблу за хвост и хряснул ею о прилавок. Из пасти воблы вылетело с десяток опарышей.

— Ап-петитная! Ар-роматная! Сама в рот просится!

— Мужик, почем зря наживку разбрасываешь, — остудил я его.

— Игорь Викторович? — сказал мне кто-то в ухо, — пивка не желаете?

Я оглянулся. Сбоку от меня стоял гладко выбритый парень, весь в «варенке», со спортивной сумкой через плечо. Он радушно улыбался, но в глубине его глаз засело, что-то такое, что роднило его с пасшим меня хмырем. Хмыреныш, одним словом. Поймав мой взгляд, он приоткрыл сумку, доверху набитую металлическими банками дойчляндовского пива.

— Почем?

— Что — почем? — почти искренне изумился хмыре-ныш. — Для вас, Игорь Викторович, на шару!

Давненько меня не величали по имени-отчеству. И пивом за так не потчевали. Я внимательно посмотрел в глаза хмыренышу. Голубые, заискивающие.

— Ну-ка, свистни, — предложил я. Хмыреныш растерялся.

— Что?

— Свистни говорю! — свирепо приказал я и состроил зверскую морду.

Морда оказала действие. Хмыреныш послушно сложил губы гузкой и свистнул.

— Порядок, — оттаял я. — Наливай.

— Минутку, — попросился хмыреныш, подскочил к продавцу воблой и, не торгуясь, приобрел пару рыбцов.

— Идемте, — предложил он.

Я не двинулся с места.

Хмыреныш сделал пару шагов и оглянулся.

— Что же вы, Игорь Викторович?

— Куда?

По морде хмыреныша мелькнула мимолетная тень.

— Игорь Викторович, ну не здесь же, — понял он меня. — Хоть в трамвайчике посидим.

Трамвайчик стоял возле самого входа на рынок. Без колес, обшарпанный, с выбитыми стеклами и остатками пластиковых сидений. Когда-то здесь была трамвайная ветка. С отключением электричества рельсы разобрали, колеса сняли. Говорят, за бугром наш металл здорово идет — тонна за банку пива. А короб трамвая остался. По-моему, специально для таких случаев, как этот.

В хвосте вагончика сидели трое бомжей и квасили самогон.

— Брысь! — мимоходом оповестил их о своем появлении хмыреныш, и бомжи испарились.

Хмыреныш поклал на сиденье воблу, поставил с десяток банок пива.

— Угощайтесь.

Я сел, вскрыл банку пива, но, поймав на себе внимательный взгляд хмыреныша, протянул банку ему.

— Отхлебни.

— Да что вы, Игорь Викторович! — попробовал возмутится хмыреныш, но пиво отхлебнул.

— Достаточно, — мрачно кивнул я, залпом опорожнил надпитую банку и протянул руку за второй.

Только тогда хмыреныш сел и тоже откупорил банку.

— Игорь Викторович, а свистеть вы меня зачем заставляли? — спросил он, как я понимаю, для завязки разговора.

— Проверял, не педик ли ты. Говорят, они свистеть не умеют.

Хмыреныш конфузливо захихикал.

— Воблой угощайтесь, — предложил он, а сам достал коробку козинцов, открыл и так это аккуратно отправил один козинец за щеку.

— Сам эту воблу жри, — мрачно буркнул я, запустил в коробку пятерню и бросил горсть козинцов себе в рот. Козинцы с пивом хороши! Правда, некоторые утверждают, что с Коньяком, но где он, тот коньяк? Стал такой же мифической жидкостью, что и амброзия…

— Откуда меня знаешь? — спросил я между четвертой и пятой банками. На дурняк пиво шло неслабо.

— Читал ваши рассказы.

Вот те на! Я уж сам забыл, что когда-то пописывал и даже печатался. Когда бумага была. А сейчас и под воблу подстелить нечего…

— А я думаю, что пивом угощаешь? Понравилась моя писанина, что ли?

— Ага. А «Про зайчишек» ваше класс!

Я стрельнул в него глазами. А мог бы и из бластера.

Но я добрый, особенно под хмельком. Была у меня повестушка с таким названием. Но об этом названии знали только я и мой редактор. Да еще, наверное, в КГБ.

Им тогда по рангу положено было все знать, особенно о бумагомараках. По каким-то политическим мотивам мое название было отклонено, и, не притерпев более ни одного изменения в тексте, повестушка увидела свет под другим. Так что знать ее первое название хмыреныш не мог. Разве что имел отношение к почившему в бозе КГБ.

— Ладно. — Я смял пальцами девятую банку. — Пива я попил. Спасибо. Что нужно? Хмыреныш заерзал.

— Да что нужно… Пивом вот просто хотел угостить, известного писателя…

В животе у меня забурчало. То ли от наглой лести то ли пиво вступило противоречение с месячным эквивалентом синтет-пищи.

— Тогда пакеда, — махнул я рукой и встал. Хмыреныш засуетился. Просто так расставаться со мной явно не входило в его планы.

— Игорь Викторович, — заныл он у меня за спиной, — а у вас ничего нового не написано? Почитать не дадите? Я резко повернулся. Лясы точить с хмыренышем было не с руки — пиво окончательно рассорилось во мне с синтет-пищей.

— Написано, написано! — гаркнул я ему в рожу.

— И накакано! Вот тебе мое чтиво!

Я выдернул из-под мышки бластер и саданул из него в сумку хмыреныша. Полсумки как языком слизнуло.

— Что вам, хмырям, от меня надо?! — Я направил дуло бластера в лоб хмыреныша, и его морду будто кто враз оштукатурил. — Чо меня пасете? Чо каминные часы скупаете, будто оглашенные?!

— Так они… — затрясся хмыреныш, — ходят…

— На то и часы! Дерьмом не торгую! — взбеленился я и сделал вид, что собираюсь пальнуть. Хмыреныш обделался.

— Так… — механизмом в них… нет…

Ели-пали! У меня даже в животе на мгновение бурчать перестало. Кажется, там установилось шаткое временное перемирие.

— Пшел вон! — гаркнул я, чувствую, что военные действия во мне вот-вот возобновятся.

И, пока хмыреныш во все лопатки улепетывал в сторону рынка, я галопом помчался к ближайшим развалинам.

Когда я просветленный и внутренне удовлетворенный вновь выбрался на улицу, то враз остолбенел. К развалинам приближалось пяток хмырей. Чапали они чуть ли не на цыпочках, рассыпавшись цепью, с пукалками наизготовку.

Мать их хмыриную! Я метнулся назад в развалины, и тотчас над головой, кроша штукатурку, прошлась автоматная очередь. Пугают, гады! Живьем хотят взять! Я наугад пальнул из бластера, но хмыри попались крутые, и их пукалки затявкали с методичностью отбойных молотков, заставив меня метнуться вглубь развалин. Чья-то тень шастнула от меня в сторону и исчезла под остатками лестничного пролета. Е-пэ-рэ-сэ-тэ! Живут они здесь. Совсем забыл, что развалины просто-таки кишат зомбирками! Днем они тихие, беззлобные, тише воды, ниже травы. Бродят себе по развалинам, как привидения, и шарахаются от любого звука. Зато ночью расходятся до без удержу, горланят блатные песни и пьют все, что течет — от изопропилового спирта, до сырой крови.

На всякий случай я миновал вход в подвал и, крадучись, стал пробираться по лабиринту первого этажа.

— Браток, — позвал меня свистящий шепот из полумрака какой-то ниши. — Браток, помоги…

Я заглянул в нишу. На полу, скорчившись на штукатурочном крошеве, лежал зомбирка. Пальцами обеих рук он перебирал свои кишки, вывалившиеся из развороченного живота. Не повезло бедняге. Рикошет.

— Браток, помоги, — с надеждой прошептал зомбирка. — Пристрели…

— Да что уж там… — сочувственно пробормотал я, пальнул в него из бластера и пошел дальше.

— Спасибо, браток… — донеслось мне вслед.

К моему огорчению развалины оказались небольшими: пройдя еще шагов десять, я увидел пустые проемы окон, в которые просматривалась параллельная улица и еще одна группа хмырей. Обложили!

— Игорь Викторович! — мегафонным громом разнеслось по развалинам, так что штукатурка посыпалась похлеще, чем от автоматных очередей, а в подвале пере-пуганно заметались зомбирки. — Сдавайтесь! Жизнь гарантируем!