Робко, будто спросонья, запиликал электронный будильник. Какой дурак выставил время? Сил протянуть руку и выключить будильник не было. Пиликанье набрало обороты и перешло в отвратительное непрерывное верещание.

— Ларионов! — страдальчески воззвала из соседней комнаты Машка. Выключи будильник!

С закрытыми глазами я подвинулся на край кровати, наобум хлопнул ладонью по столу, но с первого раза не попал. Подвинулся ближе, наконец-то дотянулся до будильника, хлопнул по нему и в тот момент, когда зуммер отключился, свалился на пол.

Где же это я так вчера, а? Ах, да, раут… И дураком, выставившем на будильнике время, был я сам. Вспомнить бы — зачем?

— Чье тело упало? — вновь подала голос Машка. — Похоронную команду вызывать?

— Не дождешься! — простонал я, усаживаясь на полу. Голова раскалывалась, вспомнить, зачем вчера поставил будильник, не получалось. Куда я должен бежать? С кем встречаться? Зачем?

Тяжело поднявшись, я поволок ноги в ванную. Ни холодный, ни контрастный душ, не помогли — в памяти по-прежнему зиял провал. Пока чистил зубы и брился, услышал в прихожей приглушенный разговор. Неужели кто-то с утра пораньше напросился в гости, и ради этого я выставил будильник?

Выглянув из ванной комнаты, я увидел, что гость, явно не утренний, уже уходил. Щупленький чернявый парнишка в джинсовом костюмчике чмокнул Машку в щеку и выскользнул из квартиры. Машка закрыла за ним дверь, запахнула халатик и с независимым видом направилась в свою комнату.

— Слушай, — спросил я, — а почему ты не в школе?

Машка остановилась и одарила меня таким взглядом, будто перед ней не отец стоял, а, по крайней мере, призрак отца. Причем не родного, а отца Гамлета.

— Ларионов, ты хоть в окно выглядывал?

— А что?

— Лето на дворе. Июнь. У детей каникулы. Я вздохнул.

— А дети презервативами пользоваться умеют?

— Не наезжай, Ларионов! — отрезала Машка. — СПИДом я уже переболела!

Она скрылась в своей комнате и хлопнула дверью. Ну что с нее возьмешь, переходный возраст…

Я вернулся в спальню, оделся, затем вышел на кухню. На столе лежала записка, придавленная фломастером.

«Меня не будет пару дней. Захотите есть, сходите в кафе».

Сев к столу, я взял фломастер, перечеркнул «дней» и написал «ночей». В общем, та еще у меня семейка, впору удавиться. Жена на фирме с презентаций не вылезает, по нескольку суток дома не появляется, дочка вся в нее пошла. Ни по имени, ни отцом меня они не зовут… Да и остальные тоже… Только Ларионов. Ларионов — дома, Ларионов — на работе, Ларионов — у друзей. Лезть в петлю пока не хотелось, но на душе было тошно. И не только после вчерашнего раута. Послать бы все к чертовой матери…

Я достал диктофон, включил и пробормотал: «СПИДом я уже переболела…» Если фразу обкатать, хорошая острота может получиться. Работаю я на радио «FM-минус» в группе известного всей стране хохмача Фесенко, который анекдотами в эфире так и сыплет. Так вот, я один из тех, кто эти анекдоты сочиняет. Слышали остроту: «Тютелька в тютельку — секс лилипутов»? Это не Фесенко, это Ларионов написал. Тот самый Ларионов, имени которого никто не упоминает. Неизвестный Ларионов. Быть может, мне памятник когда-нибудь воздвигнут и назовут: «Памятник неизвестному Ларионову». Но, скорее всего, он будет стоять не на площади, или в парковой аллее, а на кладбище.

В кухне появилась Машка.

— Записку читал? — хмуро спросила она.

— Ну?

— Гони сто рублей, если не хочешь, чтобы дочь с голоду умерла.

— А что, в холодильнике пусто?

— Ларионов, ты что, с Луны свалился? — возмутилась Машка. — Загляни!

Я не стал заглядывать в холодильник, достал из бумажника сто рублей, отдал.

— Хоть бы кофе сварила… — попросил.

— Обобьешься, — отрезала Машка. — Тебе похмелиться надо, а не кофе пить.

Она спрятала деньги в карманчик халатика и ушла.

Я включил электрический чайник, нашел банку растворимого кофе. Кофе немного поднял тонус, но не помог вспомнить, зачем же я ставил будильник. Ладно, если я кому-то нужен, найдет меня по мобильному телефону.

Я закурил, и тут снова накатило, да так, что хоть взаправду вешайся. Права Машка, не кофе мне пить, а похмелиться надо. Прекрасно понимая, что в квартире нет ни капли спиртного, я не стал рыскать по шкафчикам на кухне, а прямиком направился к выходной двери.

Когда я спустился на лифте и вышел во двор, то понял, что опоздал. На свое счастье. В нашей стране ведь как — упал кирпич на голову, проломил череп, ты на всю жизнь калекой сделался, но зато остался жив. Вот тебе и счастье, другого у нас не бывает. Именно такое «счастье» меня во дворе и поджидало.

Двор был запружен милицейскими машинами, на детской площадке галдела толпа зевак, оттесненная туда нарядом омоновцев, а на крыльце соседнего подъезда, огороженного пластиковой лентой, двое судмедэкспертов возились у распростертого на ступеньках тела. Как понимаю, очередное покушение на депутата Хацимоева, живущего в соседнем подъезде. Или теперь уже жившего?

— …Да жив он, что ему сделается?! — вещал из толпы зевак зычный голос дворничихи, бабы Веры. — Третье покушение, а ему хоть бы хны!

— А кто же на ступеньках лежит?

— Женька Семигин, с шестого этажа. Он как раз в подъезд заходил, а Хацимоев выходил, когда киллер палить начал… Не повезло Женьке.

Мне, по всем раскладкам, «повезло». По-нашенски, по-российски. Выйди я из дому на полчаса раньше, глядишь, не Женькин труп на ступеньках лежал бы, а мой. Боюсь, надоест киллерам из автоматов по депутату мазать, завезут в подвал пару мешочков гексогена, чтоб, значит, наверняка… Вместе с известным депутатом Хацимоевым и неизвестный Ларионов в мир иной отправится… Но пока я жив, а случайная пуля другому досталась, следует радоваться, ибо иного счастья мне не дано.

Радоваться хотелось равно в такой же степени, как утром вешаться. А вот сбежать хотелось. Очень хотелось. От такой семьи, из такой страны, от такого «счастья»… Только на фиг я кому за рубежом нужен? Кому нужен «неизвестный Ларионов»? Там и известный Фесенко с нашими плоско-пошлыми остротами никому не нужен.

Присоединяться к зевакам я не собирался, поэтому бочком протиснулся сквозь толпу и, выйдя со двора, направился к кафе «Минутка».

— Привет, Паша… — промямлил бармену, усаживаясь у стойки. Паша глянул на меня и все понял.

— Привет, Ларионов, — сказал он. — Давно из могилы выбрался?

— Что, такой мертвый?

— Разве что трупных пятен не видно, — усмехнулся бармен, наливая в мерный стаканчик водку.

Как ни заторможено было сознание, но я среагировал. Достал диктофон, буркнул в него: «Трупные пятна — косметика». Если на трезвую голову обыграть, хорошая острота может получиться.

Паша поставил передо мной стопку водки и стакан с томатным соком.

— Оживай!

Я круто посолил томатный сок, отхлебнул, затем, вздрогнув, опрокинул в себя рюмку и тут же запил соком.

— Только не наблюй здесь, — сказал Паша, видя, как я монументом застыл на табурете. Если кто надумает-таки памятник «Неизвестному Ларионову» ставить, лучшей позы не придумать. Тютелька в тютельку.

С минуту организм на повышенных тонах дискутировал с проглоченной водкой, затем смирился, и меня отпустило. Я помахал перед лицом бармена указательным пальцем, бросил на стойку деньги и молча вышел. Отпустить-то отпустило, но говорить пока не мог.

На улице я пару раз глубоко вдохнул и наконец-то почувствовал себя более-менее сносно. Однако вспомнить, зачем вчера поставил будильник, все равно не смог. Ну и черт с ним. Приятное тепло разлилось по телу, но на душе по-прежнему было гадко. И я побрел куда глаза глядят.

Странное дело, когда я выпивши, ноги меня всегда приводят в тупичок какого-то переулка к летнему кафе в уютном скверике с небольшим фонтанчиком. Машины здесь не ездят, поэтому в кафе всегда тихо и даже в жаркий полдень прохладно под старыми раскидистыми тополями. Пару раз я пытался разыскать это кафе на трезвую голову, но ничего не получилось. Такое впечатление, что кафе и скверик находятся в параллельном мире, вход в который открывается исключительно для алкоголиков.