Брон. Брон могучий. Брон непобедимый. Сердце мира… впрочем, последнее из этих имен многие готовы были оспорить – для инталийцев сердцем Эммера был, ясное дело, Торнгарт, да и его красота, снежно-белые стены Обители, изысканные дома знати – все это выделяло Торнгарт среди других городов. Брон был иным… в его узких, мрачных улицах, в его могучих стенах и суровых башнях проявлялся истинный дух этого несокрушимого города-крепости, который ни разу за все время своего существования не был взят врагом. Бывало, что армии Инталии прорывались через кольцо внешних стен, бывало, что натиску осаждавших уступал и средний рубеж обороны. Но чудовищную цитадель, вознесшую свои стены над городом, взять не удалось никому.
Этот город всегда был мрачен. И летом, когда холмы вокруг него утопали в зелени, Брон выглядел мрачным черно-серым пятном. И зимой, когда снежное покрывало укутывало леса и долины, он оставался все таким же мрачным – казалось, даже свежий снег темнел и превращался в серую кашу, лишь коснувшись этих древних камней.
И люди здесь были такими же. Жители Брона не любили ярких красок – да и город не располагал к шумным ярмарочным весельям, броской одежде или иным проявлениям радости и хорошего настроения. Гостей здесь всегда было немало. Торговля в Броне неизменно выгодна, имперцы с готовностью покупают оружие, продовольствие, кожу, меха… правда, сбывать драгоценности, предметы роскоши и редкие деликатесы следовало все же где-нибудь в другом месте. Даже знать, коей при дворе Императора было немало, проявляла достойное сожаления равнодушие к тончайшим завиткам золотого кружева, изысканным серебряным безделушкам или причудливо ограненным самоцветам. Здесь ценили деньги. Простое золото, тяжелые чеканные профили Унгарта Седьмого или его предшественников.
На столиках менял можно было обменять любые монеты на эти – чуть грубоватые, но достаточно весомые. И деньги Империи с готовностью принимали в любой лавке континента – в то время как от инталийских монет-солнц некоторые воротили нос. Соотношение золота и серебра в них существенно разнилось от одного Святителя к другому, а поскольку отмечать на монетах год чеканки додумались только мастера Кинтары, то и уважения солнца вызывали мало. То ли дело гуры – каждый из Императоров строго следил за тем, чтобы золота в них всегда было именно столько, сколько полагалось. И не раз на центральной площади Брона под свист и улюлюканье толпы сажали на кол или распинали на деревянном столбе тех, кто, поддавшись жадности, пытался спилом или переплавкой уменьшить содержание благородного металла в имперских монетах.
Был случай – ставший легендой, но от того не утративший своей истинности, – когда один из баронов то ли в шутку, то ли в насмешку приказал отчеканить несколько сотен монет с профилем тогдашнего Императора, в которых золота было много больше, чем обычно. Даже известные своей жестокостью судьи тайной стражи растерялись – налицо был обман, но обман, приносящий обманутому одну лишь прибыль. Выход нашел сам Император – приказал собрать все «неправильные» монеты, переплавить, отчеканить из них обычные, а остаток золота… остаток золота влить в глотку шутнику, дабы осознал – никому в Империи не положено нарушать устои.
Поскольку деньги Империи ценились, здесь всегда было немало торгового люда, желающего с прибытком продать свои товары. Но негоцианты из Кинтары, привыкшие у себя на родине обряжаться в немыслимо яркие шелка, здесь очень быстро приходили к мысли сменить желтые, алые или голубые наряды на что-нибудь менее приметное. Даже пираты – свою добычу они предпочитали продавать в прибрежных городах, но находились и такие, кто в погоне за прибылью вез военную добычу в столицу, – избавлялись от пестрых живописных лохмотьев, вполне уместных на южном побережье, и перво-наперво облачались в темную ткань или дубленую кожу. Никто не отдавал таких приказов, никто не смотрел презрительно вслед… быть может, сам город заставлял званых и незваных гостей поступать именно так. И лишь гордые светоносцы расхаживали по Брону в своих эмалевых латах и снежно-белых плащах, надменно поглядывая на серо-черно-коричневую толпу. Да изредка навещавшие город-крепость маги Алого Пути не отказывались от своих огненно-красных одеяний, что служили для знатоков совершенно точным показателем статуса владельца.
Прошедшая зима оказалась весьма удачной для торговли. Уже ни для кого не было секретом, что Империя готовится к войне. Эмиссары Унгарта с готовностью скупали любую военную амуницию. Мечи и кинжалы, копья и булавы, топоры и обычно пользующиеся весьма малым спросом массивные алебарды – за все платили звонкой монетой. Из Кинтары шли караваны, нагруженные и тончайшего плетения изысканными кольчугами, богато украшенными медными, бронзовыми или стальными гравированными пластинами, и тяжелыми латами, и относительно дешевыми, из плохого железа кирасами. Индар присылал на продажу кожу – седла и упряжь, стеганые кожаные куртки, подбитые толстым слоем конского волоса (не сразу и меч пробьет, зато в прохладное время такая куртка греет, а в жаркое – не раскаляется, как железо), ножны и перевязи, целые телеги ровных, одна к одной, оперенных стрел – и с тонкими гранеными бронебойными наконечниками, и с широкими листообразными, что применялись против легкой, бездоспешной пехоты. Такие стрелы оставляли страшные раны, выпуская наружу фонтаны крови.
Почти не торгуясь, скупали имперцы и зерно – давая такую цену, что к весне кое-где начался голод, ибо жадные до легких денег бароны отбирали у своих сервов все, оставляя жалкие крохи лишь на полуголодное существование. Солонину и сушеное мясо тоже брали охотно, а весной, когда пошла в рост первая трава, взлетели цены на скот. Тут уже даже маловеры перестали сомневаться – скоро, скоро имперские полки пойдут в поход, иначе для чего все эти приготовления?
И все же в эту зиму произошло нечто… нельзя сказать, что это событие подорвало у коренных гуранцев веру в своего Императора. Подобная ересь, даже возникни она, была бы тут же безжалостно выкорчевана тайной стражей, ибо, как известно, у стен есть уши, и то, что человек говорит кому-либо, кроме себя самого, рано или поздно станет известно Ангеру Блайту или, что вероятнее, кому-то из его судей. Приговор в подобных случаях был однозначен, и никому из подданных Императора не хотелось бы испытать мастерство палачей на своей шкуре. И все же каждый, кто слышал слова имперских чиновников, ощущал, как мороз волнами проходит по коже.
Чиновники объявили, что Империя готова купить тела умерших. За трупы платили серебром – один диск с молнией Эмнаура за одно тело. На продажу годились не всякие тела. Только взрослых мужчин или женщин. Калек изучали пристально – за лишенных зубов, языка или глаза платили сполна, за недостающие пальцы могли вычесть медью, а безногих или безруких не брали вовсе. И не раз вслед за обозом, везущим освежеванные бараньи туши, тащилась кое-как укрытая соломой телега, с которой свешивалась посиневшая рука.
Зачем Императору понадобились трупы, догадаться было несложно. Все знали, что маги Ночного Братства поведут в бой не только воинов из плоти и крови, но и тела тех, чьи души уже умчались к Эмнауру… или к Эмиалу, поскольку магам было все равно, кому из богов тело поклонялось при жизни. Но обычно число живых мертвецов в имперской армии исчислялось несколькими десятками – тупые, медлительные покойники были не слишком хорошими бойцами, и их единственным достоинством была абсолютная нечувствительность к боли и столь же абсолютное отсутствие страха. Обычно их использовали при штурмах крепостей – куда выгоднее послать к воротам цитадели с тараном безразличные к льющейся сверху смоле и кипятку ходячие трупы, чем рисковать обученными воинами. Или же ставили густой цепью перед рядами тяжелой пехоты – пусть о них, а не о шеренги ветеранов разобьется стремительный клин латной инталийской кавалерии.
Но в этот раз, похоже, Император решил задавить извечного противника толпами равнодушных к ранам мертвых воинов. И каждый гуранец – пусть внутренне и содрогаясь от мысли, что это его безвременно почивший дед или отец пойдет в атаку, тупо глядя перед собой невидящими глазами, – испытывал некоторое облегчение. Ибо каждый удар меча или тяжелого рыцарского копья, принимаемый на грудь безмолвным мертвецом, означал, что этот удар не достанется живым. А уж если эта политика Империи принесет лично ему, подданному Императора, еще и лишнюю монетку – почему бы и нет.
